Гарри Тартлдав - «Если», 1999 № 10

— У нее сына из тюрьмы выпустили, — сказал Миша. — Может быть, она за сына переживала, и оттого инфаркт. А сын, оказывается, был невиновен…

— С чего ты взял? — удивился Анатолий.

— Ну, выпустили же и дело закрыли…

Анатолий глубоко затянулся, поднял глаза к лампочке, струей дыма разогнал стаю летающей мелочи:

— Может, и так. Но Прокофьевну жалко.

Помолчали.

— Я вам тут не в тягость? — робко спросил Миша. — Я хотел бы заплатить… за постой, так сказать…

Анатолий повел бровью — ерунда, мол.

— Только застрял я крепко. Если машину не удастся починить… не знаю, что и делать. Бросать ее не могу, год потом расплачиваться… Разве что на буксир взять, но кто согласится…

Он запнулся.

— Значит, так, — Анатолий встал. — Завтра с утра бери Димкин велосипед, поезжай в село, договаривайся. Смело обещай бутылку — у меня есть. Починят тебе машину, только впредь железной дорогой пользуйся, с твоей-то удачей… Понял?

Миша неуверенно улыбнулся.

Ночью приснилась Юлька.

Он нашел в селе некоего Антоныча, мастера, о котором все в один голос твердили, что он «по железу». Наверное, это о нем говорила покойная Прокофьевна: «…без запчастей и топлива, на честном слове». Антоныч согласился посмотреть Мишину машину и за соответствующую плату починить.

Мастер приехал после полудня на велосипеде, сквозь зубы поздоровался с Анатолием и без лишних слов приступил к работе; возился примерно час, ощупывал, измерял, прозванивал цепь, удивленно хмурился. Наконец, вытирая руки тряпочкой, сообщил, глядя в сторону:

— Не знаю я, парень, что тут такое с твоей тачкой. Был бы трактор

— починил бы… А то ж иномарка.

— А… отбуксировать куда-нибудь? — спросил отчаявшийся Миша.

— В райцентр?

Мастер подумал. Покачал головой:

— Да кто ж возьмется?

И, оглядевшись, добавил вполголоса:

— Ты, чем дурью маяться, попроси хозяина своего. Пусть заведет.

— Так он же не умеет, — сказал Миша, удивленный. Анатолий не раз признавался, что автослесарь из него никакой.

— Ну не умеет так не умеет…

Антоныч хмуро отказался от платы, вскочил на велосипед и укатил обратно в село.

Миша поехал следом. Долго петлял пустыми улицами, никак не мог найти почту, а найдя, не сумел дозвониться. Единственный телефон мертво молчал, телефонистка честно старалась, но в результате развела руками:

— Завтра приходи…

Он дал домой телеграмму: «Цел здоров задерживаюсь». И пошел изучать расписание местных автобусов.

Автобус был один и ходил обычно два раза в день, но касса была закрыта, и бабушка на скамеечке терпеливо объяснила приезжему, что единственный автобус сломался, и когда его починят, неизвестно. Миша побродил по улицам, надеясь высмотреть у кого-то во дворе машину и договориться с хозяином — но во дворах попадались только свиньи, а водитель единственного раздолбанного «Запорожца» наотрез отказался от роли извозчика. Даже за большие, на Мишин взгляд, деньги.

По дороге на хутор его обогнала попутка. Первая машина на трассе за несколько дней; Миша закричал, замахал рукой и налег на педали — но смердящий самосвал как ни в чем не бывало катился дальше, зато Мишин велосипед попал колесом в выбоину и заработал «восьмерку».

Пришлось оправдываться перед Димой.

— Будешь ужинать? — спросила Инна.

Миша вяло согласился.

По вечерней росе Вова и Дима выкашивали поляну. Миша разговаривал с ними, как с одним существом.

— Ребята, не хотите продать велосипед?

Одинаковые парни переглянулись.

— Мы не торгуем вообще-то, — раздумчиво сказал один.

— Если только в обмен на твою тачку, — лукаво усмехнулся другой.

— Так она же все равно не ездит! — возмутился первый.

— Зато там кресла удобные, — мечтательно сообщил второй.

— Я свой велик не дам, — нахмурился первый.

— Велики нам самим нужны, — подвел черту второй.

И оба снова принялись косить, будто не было разговора.

Миша вернулся к дому. Походил вокруг машины, сел за руль, закрыл глаза.

Устал.

Хотя ничего страшного не происходит. Застрял. Но не среди леса, не среди моря, а у людского жилья. Вон, Анатолий всю жизнь так живет и не знает, наверное, что это за тоска — хутор, дорога через лес, полупустое село…

Обычная, повседневная жизнь. А такое чувство, что ты уже умер.

Миша вздрогнул. Почему-то вспомнил Прокофьевну.

Потные Дима и Вова враждебно молчали за столом. Видимо, ощущали себя чуть виноватыми и, во избежание мук совести, перекидывали едва наметившуюся вину «с больной головы на здоровую», то есть на Мишину невезучую голову.

Впрочем, близнецы быстро поужинали и ушли в дом. Интересно, почему они почти не бывают в селе, вяло подумал Миша. Молодые ведь парни… А как же девушки, танцы, все такое?

— Толя… — Миша впервые решился назвать хозяина уменьшительным именем. — Я не знаю, что мне делать.

Анатолий привычно сплел пальцы. Откинулся на деревянную спинку; Инна молча поднялась, собрала стопкой грязную посуду, налила горячей воды в жестяной таз.

— Что, опаздываешь куда-то?

— Уже опоздал, — признался Миша. — У моей мамы сердце… неважное. Ей ну никак нельзя… чтобы… а они волнуются, конечно. Они с Юлей. С моей женой.

— Так ты женат? — удивился (Анатолий.

— Да, — Миша занервничал. — То есть… У нас свадьба через две недели… уже через полторы. А машина чужая. Я взялся перегнать.

— Сглупил, — задумчиво сообщил Анатолий.

— Я знаю! — горячо согласился Миша. — Сглупил, да. Но она же на ходу была! Заводилась, как миленькая… А мне очень деньги были нужны.

Инна шумно вздохнула. Взяла со скамейки полотенце, ушла в дом.

— А зачем ты меня уговариваешь? — помолчав, спросил Анатолий.

— Разве я могу тебе чем-то помочь? Садись на автобус, поезжай к поезду, объясняй своим нанимателям, что «ромео» свою арию отпел. Пусть едут с буксиром, забирают. У меня ничего не пропадает.

— Так свадьба же, — безнадежно сказал Миша.

Анатолий поднял лицо. Жесткое, даже злое. Миша напрягся.

— Свадьба, парень, это не похороны. Можно отложить. Машина — не ребенок. Можно бросить. Все можно. Прокофьевну помнишь? Боялась не дожить до того дня, когда Игорька из тюрьмы выпустят. Потому что Игорьку девять лет светило. И не дожила бы… ну а вышло — так и так не дожила. Но это хоть понятно. Это мать. А ты… — он запнулся. Испытующе уставился на Мишу.

На лице его лежала будто подвижная сетка тени. Это метались, облепив лампочку, мелкие крылатые твари. В чашке остывшего чая отражалось темное небо и подсвеченные листья винограда.