Михаил Савеличев - Возлюби дальнего

Марио задумчиво ковырял носком ботинка кучу рыхлой земли.

— Не советую, Марио, — внезапно обратился к физику Мбога, — там работает механозародыш. Ваш ботинок может войти составной частью в систему энергопитания.

Пратолини отошел от кучи, опасливо на нее поглядывая.

— Ты уладил разногласия с Полем? — спросил Леонид Андреевич.

— Я уладил разногласия с Полем, — величественно кивнул головой Мбога и погладил карабин. — Только боюсь, что он совсем перестал со мной разговаривать. Леонид, неужели мы настолько стары, что вызываем у молодежи исключительно раздражение? Ну разве я виноват, что моя специализация — зоо— и ксенопсихология и я ничего не смыслю в эмбриомеханике? Мне дали инструкции, мне указали места на карте, меня предупредили о последствиях нарушения инструкции, но меня не предупредили о том, что здесь проходит паропровод!

— Успокойся, Тора, я поговорю с мальчиком.

— Вот вы, Марио, о ком писали сочинения в детстве? — спросил Мбога физика.

— О Строгове, — с удивлением ответил Пратолини.

— Почему о Строгове? — опешил Мбога, — Вы ведь физик?

— Вас неправильно информируют, доктор Мбога, — обиделся Марио. — Если я физик, то это еще не значит, что любимой девушке я читаю избранные места из “Квантового компьютинга” Хиросавы.

Мбога вздохнул.

— Нет, Леонид, мы обречены. Мы несовместимы с новым поколением. Летающие пиявки — наши друзья. Я могу тебе одолжить парочку, чтобы они скрашивали твою одинокую старость…

— Ты утрируешь, Тора. У нас замечательная молодежь. У нас плохие киберы, у нас неуютные гостиницы и жесткие лежанки, но все это искупает наша молодежь.

— Очнись, Леонид! — патетически воскликнул Мбога. Маленький доктор вошел в раж. — Ты неправильно формулируешь — у нас замечательная молодежь и ПОЭТОМУ у нас такие киберы, гостиницы и лежанки! Кто все это проектировал? Все это проектировал молодой, энергичный специалист, обожающий дикий отдых на природе с сыроядением, с комарами и с пением под гитару всю ночь. Зачем им лежанки и гостиницы? Они не подозревают о такой штуке, как старость. Они готовятся прожить вечность, и, возможно, они ее проживут. А нам с тобой остается ворчать и учиться плотничать, чтобы собственными руками создать себе подобающий нашим сединам и нашему положению уют.

— Я не согласен, — хмуро сказал Марио. — Это все бессовестный навет на молодежь. Я — молодежь, но я ненавижу сыроядение, комаров и бессонные ночи. Я тоже люблю мягкие кровати, и я не проектировал эти гостиницы. Попрошу без обобщений. Земля под ногами слегка зашевелилась и замерла.

— И я не специалист в эмбриомеханике, — шепотом добавил Марио.

— Опыт и история показывают, что вопрос “зачем?” не имеет смысла для человечества. Он не имеет ответа уже на уровне бытовых отношений. “Зачем ты разбил чашку?” На уровне социума он просто бессмысленен. Зачем наука? Зачем космос? Зачем расторможение гипоталамуса? Человечество не имеет цели вне себя. Цели ставит только оно и только перед самим собой. Причем зачастую это происходит неосознанно и непреднамеренно. Цель науки совсем не в том, чтобы сделать нашу жизнь приятнее, чтобы удовлетворить наше любопытство или изменить мироздание. Цель науки исключительно в ней самой, и уж коли человечество возвело ее в ранг новейшего божества, то она будет развиваться с помощью человечества же до своего логического конца, если он у нее существует. Границы науки, любой науки — физики, медицины, биологии — это границы нашей Вселенной. Любая попытка придвинуть их поближе, похоже, обречена на неудачу. А опасности в науке не больше, чем в обычном человеке. Все, что задумано, будет реализовано. Все, что может быть реализовано, обязательно будет реализовано. Это и не хорошо, и не плохо.

На лужайке перед ангаром было слишком хорошо, чтобы спорить, доказывать, придумывать аргументы и бить противника его же оружием. Хосико сидела в окружении своих добровольцев-ассистентов, курила длинную тонкую сигарету с черным фильтром и уверенно отстаивала свою точку зрения. Молодежь горячилась, молодежь кидалась в бой, но медицинское светило возвело непреодолимые линии обороны.

— Но, доктор, вы ведь не будете возражать, что, по сути, фукамизация является беззастенчиво-вкрадчивым вторжением в естественное состояние человеческого организма? Она носит необратимый характер, ведь, насколько мне известно, никогда и никому еще не удавалось вновь затормозить расторможенный гипоталамус. К тому же, эта типично евгеническая процедура, освященная авторитетом мирового закона, вот уже на протяжении многих лет служит дурным и соблазнительным прецедентом для новых евгенических экспериментов, — возражал Павел.

Хосико устало улыбнулась. Сигаретный дым пах хризантемами, и этот запах совершенно не вязался с окружающими ароматами. Лес пах сыростью и деревьями, но сюда, на двухкилометровую высоту ветер редко доносил копившиеся у подножия скал запахи. База пахла палитрой ароматов Периферии — нагретыми механизмами, пластиком построек, дезинфекцией, людьми, столовой, юностью и энтузиазмом. Но была в этом какая-то неуловимая или, скорее, слабо ощутимая фальшь, которую Хосико почувствовала, пожалуй, с первых мгновений нахождения на Пандоре. Здесь не должно было так пахнуть. Даже запахи люди неосознанно пытаются привезти с Земли. Но если это так, то что же мы ищем среди звезд? Мы приходим в чужие миры и притаскиваем с собой типовой набор под названием “Уголок родной планеты” — милые, уютные домики, неприхотливые березки и вишни, книги и фильмы, дороги и связь, терминалы БВИ и Линию Доставки. Неудивительно, что нам становится скучно на следующий день, что мы уже не можем разобрать — где Ружена, а где Серенгети, и мы снова и снова срываемся с места осваивать новые миры.

— Я знакома с Шарлем Дебуке, — заметила Хо-сико, — а еще с Карлом Пумивуром, Августом Ксе-сисом… Вы не читали Ксесиса, Джек?

— Кажется, кто-то из неофилистов? Он поэт, а не ученый, поэтому его критика отдает поэзией, а не рациональностью, — сказал Джек.

— Подожди, подожди, — заволновался Павел, — он, кажется, ученик Яковица. У них вроде конгрегации где-то в Сахаре.

— Ну, назвать его учеником сложно, для Яковица он слишком вульгарен и примитивен. Вселенная, по его мнению, есть вместилище ноокосмоса, в который вливается после смерти ментально-эмоциональный код человеческой личности. Судя по брошюрам, Ксесис абсолютно ничего не понимает в фукамизации, — усмехнулся Джек. — Он представляет ее себе чем-то вроде аппендэктомии, и из-за этого его призывы отказаться от столь грубой процедуры, калечащей ментально-эмоциональный код, выглядят как-то странно. По крайней мере, в моих глазах, как медика.