Олег Верещагин - Новое место жительства

   Они задумчиво смотрели на закатный горизонт — огненный и свинцовый.

   У мальчишки было моё лицо.

   Меня разбудила гитара.

   Одного взгляда, брошенного на часы, хватило, чтобы понять — безбожно рано. Не было ещё семи! Между тем, гитара настаивала, что день начался.

   Интересно, кто это, думал я, сердито поднимаясь. Не тётя же Лина так наяривает? Но с другой стороны — неужели Юрка, с его‑то плечом и ночным приступом (ощущение, кстати, такое, что мне всё это приснилось…)?

   Пока я умывался, чистил зубы, проверял, дома ли тётя (её снова не было — но на этот раз без записок или каких‑то иных объяснений) — гитара продолжала звучать. Неведомый музыкант наяривал прямо‑таки вдохновенно и, надо сказать, очень умело, уж это я мог оценить вполне. Я поискал комнату Юрки и в конце концов оказался прямо около её дверей.

   Точно. А самое смешное, что ночью я нашёл её сразу… и комната была рядом с моей.

   Когда я вошёл к Юрке, он сидел по–турецки на кровати и наигрывал что‑то сложное на гитаре. Значит, я не ошибся… Злость на раннее пробуждение прошла почти тут же.

   Чёрт, он действительно здорово играл!!! Что‑то такое знакомое… и вдруг я понял: тема Chi Mai Энио Мариконе! Я и не знал, что можно так её играть на гитаре — ведь это для нескольких инструментов… Проще говоря, я заслушался. Это были не «три аккорда», выше которых в музыке даже Высоцкий не смог подняться!

   Но восхищение восхищением, а… Я кашлянул и изысканно–тупо сказал:

— С добрым утром.

   Юрка поднял голову, прекратив играть, хлопнул глазами, как будто пытался понять, кто я, собственно, такой и что делаю у него в комнате. Вообще‑то я своим приветствием ещё и намекал, что для гитарной игры рановато. Но он, кажется, не понял намёка и просто ответил — коротко и неожиданно дружелюбным тоном:

— Доброе.

   Видя, что мой сарказм пролетел мимо цели, я наконец‑то вошёл в комнату и показал подбородком на гитару:

— Можно?

   Не вставая с кровати и глядя на меня снизу вверх, Юрка протянул гитару мне. Посмотрел, как я пощипываю струны, потом спросил:

— Ты умеешь играть?

   Вместо ответа я перебрал струны уже как следует, с чувством, выдав на испанский манер несколько аккордов.

— Ну‑ка, — Юрка соскочил с кровати, пошатнулся, но махнул на меня рукой и подошёл к шкафу. Кстати, на плече у него была новая повязка, третья по счёту, уже без кровавого пятна и сухая — ну потянул мальчик плечо, что ж теперь?.. Открыл шкаф, достал ещё одну гитару, поновее, протянул мне: — Это тебе, а это… — он кивнул на инструмент в моих руках, — дай, пожалуйста. Это отцовская, — он отвернулся в угол, секунду помолчал, потом как ни в чём не бывало повернулся снова.

— Конечно, — я смешался. Юрка снова сел, устроил гитару на коленях. Глянул на меня внимательно снизу вверх:

— Знаешь «Синюю Птицу» Макаревича?

— А ты знаешь?! — изумился я.

— А я много старых песен знаю, — сообщил он, глядя на меня неожиданно весёлыми глазами. Потом тронул струны: — Споём?

— Ага, давай! — загорелся я, ощупью усаживаясь на подоконник…

   …У Юрки песенный голос оказался пониже, чем у меня. А вместе получалось очень неплохо, было слышно даже мне самому. Мы допели «Синюю Птицу», и Юрка, махнув мне рукой, чтобы я не играл, сам запел, подыгрывая похожими на выстрел аккордами:

— Всё, ребята — отписался, кажись![15]

   Нет ни нот, ни слёз, ни боли вот здесь…   Всё, что я себе придумал про жизнь -   Превратилось в бесполезную смесь.   А я, дурак, с судьбой в «девятку» сыграл -   А она мне три шестёрки сдала…   Ну проиграл — да потихоньку убрал

   И стихи, и душу в ящик стола… — он тряхнул головой, без наигрыша, естественно:

— Эх — только струн волшебных серебро…   Белый ангел — на добро,   А чёрный, падший — тот для зла!   Да я видал его, козла!

   Простая, резкая музыка неожиданно увлекла меня.

— А ну‑ка, ну‑ка! — я поставил ногу на спинку стула. — Как там? Играй!

   Я поддержал мотив, слушая, как Юрка поёт дальше:

— Всё, хана, ребята — выписался,   Как из палаты для душевнобольных!   Весь запал мой с криком выплеснулся -   И стал диагноз как у всех остальных…   А я червонец разменял по рублю -   Сделал вид, что мне как будто не жаль!   Я теперь всё на шестнадцать делю -   И особенно любовь и печаль…

   Он бросил на меня короткий взгляд:

— Как вспомню -   хрясь   лбом   в стол!

   Вокруг — грязь,   в мозгах — крен…   Ведь коли впредь   писать в стол -   Тогда и петь   на кой хрен?!   Эх — что–й‑то мне не молится!   Хочется — да колется…   Рад бы в рай, да знаю сам -   Проще вниз, чем к небесам!

   Мы одновременно, не сговариваясь, переглянулись — и так же одновременно засмеялись, сам не знаю, почему. И — вновь одновременно! — подхватили припев, я запомнил его сразу:

— И только струн волшебных серебро…   Белый ангел — на добро,   А чёрный, падший — тот для зла!   Да я видал его, козла!

— А это?! — Юрка сыграл начало Child In Time из альбома группы «Дип Пёрпл» «Deep Purple In Rock», потом выдал замечательный гитарный рифф a la Роджер Гловер[16]; я подхватил и слегка переделал его прямо по ходу звучания. Юрка вскинул брови и заморгал, но тут же встроился в мелодию. Я соскочил с подоконника, мы уткнулись друг в друга лбами и с подвывом затрясли головами. Конечно, получилось плоховато из‑за наших коротких стрижек, но всё равно. Когда мы доиграли, он сказал: — Уфф, здорово! Только погоди, — отдуваясь и держась за плечо, Юрка сел на кровать, осторожно потрогал повязку. Поморщился.

— Болит? — забеспокоился я. Он поморщился уже явно от досады:

— А, ерунда… А вот такую знаешь?

   Он заиграл что‑то старинное, вроде какой‑то баллады. Я бы, если честно, такую музыку и просто так послушал — красиво…

   Граф фон Глэйхен из Эрфурта войско собрал,[17]   Чтоб неверных на землях святых побороть.   Много подвигов славных он там совершал,   Но готовил ему испытанье господь.   Наводил он ужас на врагов,   наводил он ужас на врагов,   Но попал к сарацинам в оковы   Граф фон Глэйхен, имперский граф.   Стал у знатного он сарацина рабом   И поставлен за садом господским смотреть.   Не надеялся больше увидеть свой дом   И в отчаяньи глубоком хотел умереть.   Поливал цветы, в горьком рабстве стенал,   поливал цветы, в горьком рабстве стенал,   И к спасенью пути не знал   Граф фон Глэйхен, имперский граф.   Но его господина прекрасная дочь   Тайно нежный бросала на пленника взор   И стыдилась открыться, чтоб графу помочь,   Но свершиться был должен судьбы приговор…   И стыдливость исчезла — пришла любовь,   и стыдливость исчезла — пришла любовь,   Вот оковы упали! Свободным стал вновь   Граф фон Глэйхен, имперский граф.   Изумлённый граф клятву верности дал -   И достигли они христианских стран.   Со слезами он землю родную узнал…   Но в сердце графа нет места обману.   Государя встречает счастливый народ,   государя встречает счастливый народ,   Сарацинку в свой замок ведёт   Граф фон Глэйхен, имперский граф!   Вот графиня стремится в объятья его…   Но на стройную спутницу граф указал:   «Эта дама супруга спасла твоего.   Я ей клятву верности дал.»   Сарацинка, рыдая, графиню молит:   «Госпожа, пусть я буду твоею рабой!»   Но графиня с улыбкою ей говорит:   «Отныне мы сёстрами стали с тобой!»   Мой супруг твоим супругом стал,   мой супруг твоим супругом стал,   И с любовью обеих к сердцу прижал   Граф фон Глэйхен, имперский граф…   …Их хранила любовь — и блаженный покой   Графский дом на Петровой горе посетил,   Небесам был угоден союз их тройной   И сам Папа указом его утвердил.   До глубокой старости прожил он,   до глубокой старости прожил он,   И с супругами верными был погребён   Граф фон Глэйхен, имперский граф…

   …Юрка закончил играть, и сидел, держа гитару на коленях. А я был, если честно, заворожён музыкой и песенными повторами. Конечно, я знал об эффекте повторяющихся строк в стихах — рефрене, это штука, древня, как мир! — но попал под его обаяние полностью.