Олег Корабельников - Прикосновение крыльев (сборник)

Он обеспокоенно подходил к больному, заглядывал в узкие, остановившиеся зрачки, сам считал пульс, заходил за спину Чумакова, смотрел, как тот накладывает швы, операция близилась к концу, ничто не предвещало неожиданной трагедии, и Оленев гнал от себя назойливые мысли, объясняя их событиями вчерашнего сумбурного дня и переломом в душе.

Чумаков с ассистентами уже весело переговаривались в предоперационной, скидывали пропотевшие халаты, закуривали, кто-то непринужденно рассказывал анекдот, а Оленев не покидал больного, хотя все шло нормально, как по учебнику. Восстановилось дыхание, ровное и спокойное, давление держалось на должной высоте, больной приоткрыл глаза и пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Сестра-анестезист вопросительно посмотрела на Юру, она знала, что больного пора переводить в палату, но Оленев мешкал, послал за лаборантом, чтобы взяли анализы, хотя в этом не было необходимости.

— Ты чего вошкаешься? — запросто спросил Чумаков, заглядывая в операционную. — Что-нибудь не так?

— Все нормально. Просто не хочется спускаться в ординаторскую.

— А, женские склоки, — удовлетворенно сказал Чумаков и скрылся. Подобное объяснение его вполне устраивало.

Оттолкнув Чумакова, в операционную влетел Веселов.

— Куда без маски? — сразу же прикрикнула операционная сестра.

— Бал-маскарад, что ли? — огрызнулся Веселов и обратился к Чумакову: — Давай-ка закругляйся, там женщину привезли на попутной машине, трамваем сбило. Машка у главного, остальные в операционных торчат, я один в палате. А после дежурства башка дурная. Давай на подмогу.

Они бегом спустились с третьего этажа на первый — в палату реанимации. Там шла размеренная суета. Опытные сестры молча и сноровисто готовили системы для переливания, шприцы, необходимые лекарства, аппарат для искусственной вентиляции легких — респиратор. На койке лежала женщина в окровавленной одежде, санитарки бережно раздевали ее, она стонала с закрытыми глазами. Оленев быстрыми, точными движениями ощупал тело, переломов не было, приоткрыл лицо от спутанных прядей и узнал.

Да, это была она. Та самая женщина, мелькнувшая вчера в Окне и увиденная сегодня в утреннем автобусе.

«Вот откуда предчувствие беды, — подумал Оленев, считая ускользающий пульс, прислушиваясь к хрипящему дыханию. — Так, закрытая черепно-мозговая травма, ушиб легкого, возможен отек».

— Делай подключичную, — бросил он Веселову, и сестрам: — Готовьте на интубацию. Кровь на группу забрали? Аппарат для гипотермии…

У Веселова слегка подрагивали руки, но свое дело он сделал безошибочно и быстро. Многолетний навык брал свое. Остальное делал Оленев. Все то, что зависит в реанимации от ловкости натренированных рук, способных выполнить любую манипуляцию в любых условиях, проводилось автоматически, а мысли были заняты другим, не менее важным: что еще сделать как можно быстрее, чтобы отвоевать секунды у грозной беды.

— Давление падает, — сказала одна из сестер.

Оленев знал прекрасно; что надо сделать в этом случае, еще вчера знал и предвидел любые скачки и перемены, возможные в ближайшие мгновения, но вдруг на него напало оцепенение, он облокотился о спинку кровати, чтобы не пошатнуться, провел ладонью по вспотевшему лбу.

— Энцефалограф, — сказал он невнятно, превозмогая неподатливость языка. — И позовите нейрохирурга. Возможна гематома. Да, разбуди шефа…

— Чем? Пушкой? Я лучше за Машкой сбегаю. Пусть поруководит. Она это любит.

Веселов хлопнул дверью, а Оленев так и остался стоять у изножья кровати. Отмытое от крови лицо женщины показалось ему еще более знакомым и близким.

«Неужели я потеряю ее, не успев найти?» — подумал он.

Мерно гудел респиратор, стуча на вдохе, словно забивал невидимые гвозди. Надо было настроить энцефалограф, усилием воли Оленев заставил себя подойти к больной, закрепил датчики, сел за пульт монитора. Аппарат барахлил, шла наводка, самописцы мелко подрагивали и брызгали чернилами.

«Черт, — устало подумал Оленев, — скорее бы кто-нибудь пришел. Есть же неписаный закон, запрещающий врачу лечить близких людей. Но разве она близка мне? Я даже имени ее не знаю».

— Документы какие-нибудь есть?

— Только проездной билет без фамилии.

Пришел нейрохирург, деловито приоткрыл веки больной, всмотрелся в зрачки.

— Что на энцефалограмме?

— Пока ничего. Наводка.

— Меня это не интересует. Исправьте погрешность.

— Какого черта! — вскипел Оленев и тут же осекся.

Сестры удивленно посмотрели на него. Он ни разу не срывался за все годы работы.

Он молча полез проверять заземление, убедился в надежности контактов, щелкнул переключателями, широкая лента бумаги поползла на пол.

— Не зовите Грачева, — сказала Мария Николаевна, на ходу приминая колпачок. — Обойдемся без его советов.

Она сразу же включилась в работу, и Оленев облегченно вздохнул. Теперь непосильный груз ответственности за чужую жизнь лег на плечи поровну.

Они вместе настроили аппарат для гипотермии, струи охлажденной воды наполнили палату звуками ливня. Заглянул Чумаков, потрогал живот и сказал, что ему здесь делать нечего. А там время покажет. Забирали анализы, неслышно входили и выходили лаборантки, на соседней койке плакал ребенок, его некому было успокоить.

— Пойду покурю, — буркнул Оленев, чувствуя, что больше не в силах находиться в палате. — Я рядом.

Он вышел в коридор, постоял у окна, вытащил сигарету, размял ее, но так и не прикурил.

«Что это? — думал он. — Испытание на прочность? Очередная штучка Ванюшки? Но он обещал не вмешиваться в работу. Только в моей квартире он имеет власть и право делать все, что заблагорассудится… Не успев найти, уже теряю. Не успев полюбить, могу расстаться. Ну нет, я не остановлюсь ни перед чем».

Он сам не понял, как спустился в подземный переход и дошел до двери лаборатории. Толкнул незапертую дверь, зажег свет, хотя и без того было светло. Штативы загромождены немытыми пробирками и колбами, на столе в беспорядке разбросаны журналы и обрывки бумаги, исписанные торопливым почерком Грачева, а сам он лежал на раскладушке на спине, и лицо его было прикрыто простыней.

Оленев на цыпочках, чтобы не тревожить шефа, подошел к холодильнику, раскрыл его, вспыхнула лампочка. Среди черствых бутербродов с сыром и склянок о реактивами лежала пенопластовая коробка. Оленев бесшумно вынул ее, открыл и увидел то, что искал. На пенициллиновых пузырьках не было этикеток, но Юра знал, что именно в них дремала прозрачная, бесцветная и безвкусная жидкость — ребионит. Их должно быть десять — неприкосновенный запас Грачева, но два гнезда оказались пустыми.