Сергей Герасимов - Искусство умирать

Снова включилась связь. Это опять Бат.

– Коре, перестань, я пошутил.

Зонтик не останавливался.

– Мне просто нужно было знать жив ты или нет. Мы все тебя любим. Знал бы ты как мы радуемся сейчас.

– Со мной так не шутят, – сказал Зонтик, но остановился.

– Но, послушай, ты же не хочешь, чтобы тебя действительно разрезали мечом?

Я не знаю, что у тебя произошло, но возвращайся. Мы же твоя команда.

Зонтик догрыз тоннель до поверхности и выполз. Он был среди соснового леса.

Нет, этот лес только напоминал сосновый. А запах совсем живой в памяти. Мы же твоя команда – знали бы они…

Его датчики засекли двух человек. Это Орвелл и Кристи. Они стоят обнявшись.

Вот он ее поцеловал. Она положила голову ему на грудь. Вот им надо было именно сейчас! Надо же, это наконец-то случилось. Весь отдел знал, что они влюблены. Только они сами не могли об этом догадаться. Это весело, что любовь еще встречается иногда, – подумал Зонтик и замер, вглядываясь.

Потом он развернулся и пополз в сторону города. Он старался не слишком шуметь.

Орвелл и Кристи обернулись на треск сучьев, но ничего не разглядели за деревьями.

– Кто это там в лесу?

– Зверек какой-то.

19

Вечером команда собралась в центральном зале, чтобы обсудить произошедшее.

«Центральный зал» был всего лишь комнаткой, где помещались десять кресел у стен.

Те, кому не хватило кресел, остались стоять.

– Я просто хотел проверить, жив ли Коре, – оправдывался Бат.

– Почему же ты не подумал о тех людях, которые были снаружи? – спросил Икемура.

Бат посмотрел на него с изумлением.

– Но ты же сам мне сказал?

– Да, я сам сказал, что Командир сейчас на берегу и что вызывать Зонтик было бы преступлением. Кроме того, была еще и Кристи. Два человека не погибли лишь чудом. Их смерть была бы на твоей совести.

Лицо Бата выражало – так смотрят, если ремень собственных брюк превращается в гремучую змею.

– Послушай, – Бат начинал серьезно злиться, – это ты мне сказал, что командир сейчас развлекается с девочкой на морском берегу и про трусики в горошек тоже говорил…

– Я не стану этого слушать, – сказала Кристи, без единой эмоции в голосе.

Она демонстративно встала и собралась выйти.

– Нет, всем оставаться здесь! – скомандовал Орвелл. – Я хочу все выяснить до конца и сейчас. Сейчас же!

Кристи осталась стоять у двери. Символ элегантного презрения. Даже веснушки стали элегантными.

– Что ты сказал ему?

– Я сказал, – ответил Икемура, – что идея хороша, но что нужно подождать, пока все будут в безопасности. А он ответил, что он еще посмотрит, кто еще здесь будет командовать. Это он имел ввиду тебя, командир.

– Это правда? – спросил Орвелл.

– Нет, – ответил Бат, – меня подставили. Он меня подставил. Я его изувечу, обещаю.

Икемура кисло улыбнулся половиной лица.

– Вот это тоже самое, – сказал он, – на комете Швассмана тоже все начиналась с угроз и драк. Боюсь, что мальчик уже заразился.

Он назвал Бата «мальчиком».

– Хорошо, – сказал Орвелл, – ты временно отстраняешься от участия в операциях. Сдай оружие.

Бат отдал пистолет.

– Любым другим оружием тебе тоже запрещено пользоваться. За нарушение приказа – смерть. Давайте проголосуем. Я хочу, чтобы это было мнением всех.

Я – не убийца.

Все высказались «за», кроме Евгении.

– Я не такая дура, чтобы поверить в эту историю, – сказала она. Бат никогда бы не стал убивать в спину. Он для этого слишком н е м а л ь ч и к.

Орвелл подумал.

– Это временная мера, – сказал он, – если все прояснится, я первым попрошу прощения. Но положение сейчас слишком опасное. Мы не можем позволить себе следующего предательства.

– Это не предательство, – сказала Евгения. – Это позор. Мне хочется плюнуть на пол.

Она расставила Ваньку и отключилась.

– Я сказал то, что хотел сказать.

Все молчали.

Прыгать буду с высоты – в морге классные цветы…

Так запел Ванька.

Вечером Икемура зашел к Орвеллу. Орвелл лежал и читал кого-то из древних поэтов.

– Это что за книжка?

– Кольридж. Сказание о старом моряке.

– О чем это?

– О больной совести.

– Ты не можешь говорить понятнее?

– О том, что прощения не бывает. Даже за ошибку.

– А еще понятнее?

– Попробую перевести. Слушай, это примерно так:

А ветра не было совсем, но мой корабль летел.

При свете молний и луне вздохнули мертвецы.

Они задвигались, вздохнув, потом приподнялись, и их не двигались зрачки, и было страшно как во сне при виде вставших тел.

– Это невозможно понять, – сказал Икемура, – и тем более невозможно запомнить. Я удивляюсь – такие вещи должны быстро умирать, ведь я не смог бы повторить этих стихов, даже если бы разучивал их три дня подряд. Я удивляюсь, как такая книжка смогла пережить столько веков. А ты как думаешь?

– Я думаю, эта книжка написана так, что она не сможет умереть. Даже тогда, когда люди совершенно разучатся понимать ее. Она живет совсем независимо от нашего понимания.

– А, значит это кибернетический фокус, или что-то такое, – сказал Икемура.

– Зачем ты пришел? – он закрыл книжку и сел. – Четыре поколения моих предков занимались лингвистикой, поэтому я и знаю что такое больная совесть.

Икемура взял книжку в руки, повертел и отдал:

– Я не умею читать таким шрифтом. И я пришел поговорить не о древностях, а о серьезном деле. Исчез реликтовый меч. Надеюсь, ты его не брал?

– Что???

– Значит не брал. Остаются двое: Гессе и Бат. Помоему ясно, кто из двоих сделал это.

– Ты хочешь сказать, что Бат взял меч, чтобы…

– Чтобы захватить власть. Сегодня он собирался убить тебя. Ведь Коре уже нет. А теперь исчез меч.

Это было обвинение в бунте, слишком тяжелое обвинение. За участие в бунте полагалась шоковая смерть – высшая мера наказания на Земле. Поэтому бунтовщики никогда не сдавались. Гораздо легче умереть в бою, чем от болевого шока.

Икемура вдруг стал неприятен как скользкая болотная ященица Икекара – Орвелл видел таких в Южной Гидре. Он тряхнул головой.

– Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю загнать его в капсулу и усыпить. У него нет оружия, только меч. Но внутри корабля он не сможет применитиь меч. Поэтому мы его возьмем.

Нужен только твой приказ. Хотя бы устный.

– Я хочу подумать.

– Думай, но не слишком долго. Каждая секунда…

– Не говори мне о секундах. Я согласен. Если мы вернемся домой, то все выяснится. А сейчас нам придется обойтись еще без одного человека. Даже если он не виновен, это разумная мера. Я этого не одобряю, но не вижу другого выхода.