Александр Усовский - Переход хода

— Русче музик билиёрмысыныз?22- надеясь, что мастера скрипки и аккордеона смогут сыграть ему что-нибудь бодрящее, духоподъемное, типа марша Будённого.

Музыканты, как по команде, закивали головами. Старший почесал затылок.

— Дюнайские валны? Олабилир23…

Гончаров вздохнул. Нет в мире совершенства! Ладно, дунайские так дунайские, лишь бы сыграли без фальши.

— Нэкадар оладжак?24

Старший пренебрежительно махнул рукой.

— Бош вер!25

Подполковник улыбнулся.

— Хайди!26

Музыканты, расположившись у его столика, быстро настроили свои инструменты и заиграли старый русский вальс. Играли негромко, но чувствовалось, что дело свое они делают с душой, умело и старательно.

Когда музыка закончилась, подполковник вздохнул и, достав бумажку в десять миллионов, протянул старшему.

— Етер мы?27

Тот улыбнулся.

— Тешекюр эдерим, аби28…

Вторым номером программы у турецкого квартета был почему-то "Варяг", его русский вариант. Не тот, мажорный, где "наверх вы, товарищи, все по местам", сочиненный русофильски настроенным немцем — а наш, минорный, где слова "вьётся Андреевский флаг, бьётся с неравною силой гордый красавец "Варяг" всегда вызывали у Гончарова какую-то неосознанную печаль.

Да-а-а, не скажет ни камень, ни крест, где легли…. Где-то его кости будут белеть, на какой широте-долготе? Где упокоится его прах?

Да что за дьявольщина! Чёртовы музыканты, тоски нагнали!

Гончаров протестующе замахал рукой.

— Лютфэн, бана шен бир мюзик япармисыныз?!29

Музыканты прекратили игру, и старший, вдруг сделавшись серьезным (и сразу постарев лет на десять) отрицательно покачал головой.

— Сизэ шеен мюзик лязым дэйль…30

Подполковник удивлённо посмотрел на музыканта.

— Герекирсэ ё дэме япып шеен мюзик динлемэкь истерим!31

Его собеседник отрицательно покачал головой.

— Хаир. Лязым дейль32…

И, более ничего не говоря, музыканты быстро свернулись и вышли из ресторана, оставив Гончарова в полном недоумении и с каким-то неприятным осадком на душе. Ему не нужна больше весёлая музыка? С чего это вдруг? Чертовщина какая-то…

Принесенный официантом окунь, шикарный, великолепно зажаренный, дохнувший на подполковника немыслимыми ароматами — оставил его совершенно равнодушным. Вяло поковыряв роскошное филе и с трудом съев едва половину рыбы, Гончаров встал, расплатился по счету, и, отказавшись от кофе, вышел из "Галателии". До его гостиницы нужно было пройти пешком километра два с половиной — и он решил совершить этот, безусловно полезный для здоровья, моцион. Может быть, новые впечатления развеют вдруг нахлынувшую на него тоску-печаль?

Вечерело. Холодный ветер с пролива затих, и, хотя Гончаров почти километр прошёл вдоль набережной (вернее, вдоль восточного фасада огромного султанского дворца Долмабахче) — он нисколько не замёрз. Обойдя стадион "Бешикташ", он углубился в квартал Гюмюшую — чтобы выйти на площадь Таксим, к виднеющимся издалека громадам отелей "Диван Палас" и "Хилтон".

Вот и Таксим. Гончаров абсолютно не удивился разительной перемене — только что он проходил по безлюдным, тихим улочкам, по которым и машина-то раз в полчаса проезжает — и вдруг многотысячная толпа. Для Стамбула это абсолютно нормально! В центре города народ колобродит до ночи, играют музыканты — на домре, гуслях, тамтаме, стоят продавцы печеных каштанов, бубликов в кунжуте, бутербродов. Один зазывала непрерывно вопил: "ke-bab-ke-bab-ke-bab-ke-bab", что звучало для Гончарова совершенно однозначно: "бабки-бабки-бабки-бабки"! На самой площади Таксим, возле монумента, гужевалась особенно плотная толпа, люди сидели на ограждениях, беседовали, закусывали — но никаких булок пива или, не приведи аллах, чего покрепче — ни-ни! Всё же в исламе много положительного, подумал Гончаров, во всяком случае, нет такого повального безнадежного пьянства, как в России — хотя, с другой стороны, гашиш здесь никто за наркотик не считает…

На огромном плазменном экране непрерывно шли новости, реклама, погода. Вся площадь была освещена, из гирлянд были сплетены объемные фигуры — шары, кубы, другие фигуры; Таксим была — вечным праздником; подполковник вышел на Истикляль с некоторым даже сожалением. И опять в голове мелькнула предательски-чёрная мысль — что всё это праздничное великолепие он видит в последний раз…

Тьфу-тьфу! Чур меня! Вот и улочка Сакызагаджи, и уже виден отель "Галата Хаус". Там через полчаса у него встреча с курдским бандитом Туфаном Сарыгюлем — от которого ох как много зависит в грядущей операции!

Что за чёрт! Какой дьявол несется на мотоцикле, по улочке, где и пешком-то трудно пройти? Подполковник едва успел вжаться в подъезд — когда мимо него, обдав прохожих сладковатым запахом сгоревшего бензина, промчалась антрацитово-чёрная тяжелая "хонда", с возлежащим за рулем невысоким мотоциклистом, затянутым в кожу. Вот же сукин сын! Ангел смерти доморощенный, Азраил, холера ему в бок, чтоб ему ни дна, ни покрышки…. Подполковник от души плюнул вслед наглому байкеру, подошёл к двери в свою гостиницу, взялся за ручку — и тут его взгляд остановился на бредущем ему навстречу турке в длинном кожаном плаще. Какая-то странная, нетипичная бледность лица, отрешенная полуулыбка, стеклянный взгляд каких-то отталкивающих, мёртвых глаз. А, ну да, всё ясно, наркоман. Гончаров не удивился этой сомнамбулически передвигающейся фигуре — в конце концов, это Восток, здесь тот же гашиш курят все, от мала до велика, почти не скрываясь — но тут его взгляд споткнулся на фигуре бредущего наркомана. Что-то странное было в ней, что-то необычно угловатое… что-то неправильное… какое-то неуловимое несоответствие формы содержанию…. Твою мать! Да ведь у него под полой плаща автомат!!! Что?!?!

Последнее, что увидел подполковник Гончаров в своей жизни — был внезапно остановившийся на нём безумный взгляд наркомана, его неуловимо быстрое движение — и направленный ему в грудь вороненый "хеклер-кох". Вспышка — и целый букет кроваво-красных огоньков, в одно мгновение вылетевших из его ствола, ослепил подполковника; грохота выстрелов он уже не услышал…

Глава третья

— Ну, что там у тебя? Срослось? Докладывай! — Голос генерала был что-то уж совсем сух и по-старчески немощен; у Левченко создалось впечатление, что говорил Калюжный через силу, думая о чём-то совсем другом. Сдаёт старик…. Или что-то случилось?

— Так точно, Максим Владимирович, вариант есть.

— Твои поляки смогут без тебя провернуть это дело?

Подполковник слегка опешил.

— Но…. Максим Владимирович, вы ж мне поручили его до конца довести?

С той стороны трубки повисло какое-то тягучее, непонятное молчание — а затем Калюжный, прокашлявшись, проговорил вполголоса: