Дино Буццати - Рассказы из сборника «Семь гонцов»

Назавтра слух о капле пополз из квартиры в квартиру, и теперь уже все в доме о ней знают, хотя и предпочитают об этом не говорить, как о какой-то глупости, в которой стыдно даже признаться. И теперь в темноте, когда на весь род людской наваливается ночь, уже многие напрягают слух: кому мерещится одно, кому — другое.

В иные ночи капля молчит. А иногда, наоборот, на протяжении нескольких часов она только и делает, что поднимается все выше, выше; и начинаешь думать, что она больше вообще не остановится.

Когда кажется, что эти еле слышные звуки замирают у твоего порога, сердце начинает отчаянно биться: слава богу, не остановилась, вон удаляется — тик, тик, — теперь пойдет на следующий этаж.

Я точно знаю, что жильцы с бельэтажа уже чувствуют себя в безопасности. Раз капля, думают они, прошла мимо их двери, значит, она больше их не побеспокоит. Пусть теперь волнуются другие, такие, например, как я, живущий на седьмом этаже, а им уже не страшно. Но откуда они знают, что в следующую ночь капля возобновит свое движение с того места, где она остановилась в предыдущую, а не начнет все сначала, отправившись в путь с самых нижних, вечно сырых и почерневших от грязи ступенек? Нет, все-таки и им нельзя чувствовать себя в безопасности.

Утром, выходя из дому, все внимательно разглядывают ступеньки: может, хоть какой-то знак остался? Но, как и следовало ожидать, ничего не находят — ни малейшего отпечатка. Да и вообще, кто станет утром принимать эту историю всерьез? Утром, когда светит солнце, человек чувствует себя сильным, он прямо-таки лев, хотя еще несколько часов тому назад трясся от страха.

А может, те, с бельэтажа, все-таки правы? Впрочем, и мы, поначалу не слышавшие ничего и считавшие себя вне опасности, с некоторых пор по ночам тоже стали улавливать какие-то звуки. Да, верно, капля пока еще далеко. До нашего слуха доносится через стены лишь едва различимое тиканье, слабый его отголосок. Но ведь это означает, что она поднимается, подходя все ближе и ближе.

И ничего не помогает, даже если ты ложишься спать в самой удаленной от лестничной клетки комнате. Лучше уж слышать этот звук, чем проводить ночи, гадая, раздастся он сегодня или нет. Те, кто живет в таких дальних комнатах, иногда не выдерживают, пробираются в коридор и, затаив дыхание, стоят в ледяной передней за дверью, слушают.

А услышав ее, уже не осмеливаются отойти, объятые неизъяснимым страхом. Но еще хуже, когда все тихо: вдруг, именно в тот момент, когда ты вернешься в постель, этот звук возобновится?

Странная какая-то жизнь. И никому нельзя пожаловаться, что-то предпринять, найти какое-то объяснение, которое сняло бы с души тревогу. Невозможно даже поделиться с жильцами из других домов, с теми, кто не испытал этого на себе. «Да что еще за капля такая? — спрашивают они, раздражая своим желанием внести в дело ясность. — Может, это мышь? Или выбравшийся из подвала лягушонок? Да нет же! А может, вообще все это надо понимать иносказательно, — не сдаются они, — как, скажем, символ смерти? Ничего подобного, господа, это просто-напросто капля, но только она почему-то поднимается по лестнице».

Ну, а если заглянуть глубже, может, мы так пытаемся передать свои сновидения и тревоги или сладкие мечты о тех далеких краях, где, как нам кажется, царит счастье? В общем, нет ли здесь поэтического образа'? Ничего подобного. А не тяга ли это к еще более далеким — совсем уже на краю света — землям, которых нам никогда не достичь? Да нет же, говорю вам, это не шутка, и не нужно искать здесь никакого двойного смысла. Увы, речь идет, по-видимому, просто о капле воды, которая ночами поднимается по лестнице вверх. Тик, тик — крадучись, со ступеньки на ступеньку. Потому-то и страшно.

Зимняя ночь в Филадельфии

В самом начале июля 1945 года альпийский проводник Габриэле Франческини, поднявшись в одиночку по Валь Канали (Пале ди Сан Мартино ди Кастроцца), чтобы опробовать новый подход к отвесному склону Чима дель Коро, увидел наверху, примерно в ста метрах от скального основания, что-то белое, свисавшее с небольшого выступа над пропастью. Вглядевшись хорошенько, он понял, что это парашют, и вспомнил, что в январе где-то в этих местах разбился американский четырехмоторный самолет, летевший из Австрии; семь или восемь членов его экипажа благополучно приземлились в Гозальдо, а двоих отнесло ветром в сторону, и было видно, как они опускались за горную гряду Крода Гранде. Больше о них не слышали.

С карниза свисали белые стропы, на которых болталось что-то темное — то ли сумка с неприкосновенным запасом, то ли останки самого летчика, над которыми хорошо поработали солнце, вороны и снежные бури. Склон в этом месте был очень крутым, но не таким уж неодолимым — примерно третьей степени сложности. Франческини довольно быстро добрался до карниза и увидел, что черная штуковина — просто клубок перепутанных и обрезанных ножом лямок. Он стянул парашют вниз. Чуть поодаль, на небольшой террасе, виднелся какой-то ярко-красный предмет: это был двойной прорезиненный жилет с парой странных металлических рычажков; стоило привести в действие один из них, как жилет мгновенно со свистом наполнился воздухом. На нем была надпись: Л-т Ф. П. Мюллер, Филадельфия. Еще ниже Франческини нашел пустую обойму от пистолета — все патроны были расстреляны, — а в самом низу, в углублении, между скалой и снегом, заполнявшим расщелину, — зеленый фланелевый шарф из военного обмундирования и короткий штык с обломанным острием.

Самого летчика нигде не было.

(Первым выпрыгнул Франклин Дж. Годжер, следом за ним — он. А остальные? Белый купол его парашюта уже раскрылся, а те почему-то все не прыгали. Парашют Годжера был под ним, метрах примерно в пятидесяти. Рев моторов постепенно затихал, словно уходил в вату.

Он заметил, что по мере того, как они снижались, ветер относил их в сторону от долины, к горам, покрытым снегом. Горы росли прямо на глазах, ощетиниваясь причудливыми скалами; они были изрезаны темными расщелинами, на дне которых, отливая голубизной, лежал снег.

«Годжер! Годжер!» — позвал он, но тут между ним и его товарищем внезапно выросла стена. Она быстро приближалась. Это был желтовато-серый отвесный склон, который вдруг стал валиться на него. Вытянув вперед руки, он попытался смягчить удар.)

Спустившись в долину, Франческини сообщил об увиденном на ближайший американский пост.

Наверх он вернулся лишь через двенадцать дней. За это время снег заметно подтаял, но новые поиски ни к чему не привели. Он совсем уже собрался уходить, как вдруг справа, в углублении, увидел наполовину вытаявший из снега труп — почти нетронутый, только с пустыми глазницами; и еще на темени у него виднелась страшная рана, круглая и глубокая, как чашка… Это были останки мужчины лет двадцати четырех, высокого, темноволосого. Над трупом уже вились мухи.