Дмитрий Колосов - Воин

— Твою любовь? — засмеялся он. — Я не люблю пластмассовых цветов. Они хороши лишь в венках. Но даже в гроб кладут лишь живые цветы, ибо и мертвому нужно живое.

Как хороши, как свежи будут розы,Моей страной мне брошенные в гроб!

— Пойдем со мной в мой замок, — попросила она.

— Я не люблю холод. Я не хочу жить в ледяном замке. Прощай, меня ждет море.

И он ушел.

И она пошла за ним.

Она ушла за ним от всего: от славы, от обожателей, от дворцов, от экипажей; она ушла от своего мира. Ушла ради того, чтобы увидеть похотливую улыбку на его лице, и восторжествовать.

Они поселились на берегу моря. Она готовила ему обед и стирала белье. Ей было тяжело, но красота ее не уходила. Она оставалась прежней. Ей надо было быть во всеоружии.

А вечерами они говорили.

Ее самолюбие страдало, она пыталась понять, почему он равнодушен к ней.

Она жаждала его ответа, подобно сфинксу.

— Почему?

Он пожимал плечами:

— Не знаю.

— Но ведь я красива?

— Да, весьма.

— Нет, но я красивее всех женщин в мире?

— Возможно.

— Неужели я не привлекаю тебя?

— Нет, в тебе нет того, что я больше всего ценю в женщине. В тебе нет изюминки.

— А что это такое, изюминка?

— Я не знаю. У одной изюминкой может быть улыбка, у другой — глаза, у третьей — движение руки… Это то, за что мы любим женщин.

— А красота?

— Она статична. Она хороша лишь для статуй. Или королев. Но не для той, которую должно любить.

— Но неужели нельзя любить королев?

— Нет, их корона ослепляет, а бархат платья заковывает фигуру статуей.

Она молила его:

— Найди во мне то, что ищешь!

А он смеялся:

— Я не нахожу в тебе ничего такого.

И она засмеялась. Горько. Впервые. Как обманутая женщина. И странный огонек мелькнул в его глазах. А губы холодно кривились.

— Я словно влюбленная кошка, — призналась она. Он пожал плечами. — Полюби меня.

Он взял ее. Но без блеска в глазах, без той дрожи, которая пенит кровь.

У них были дети. Двое: мальчик и девочка. И дети стали большими. Однажды он спросил ее:

— В чем ты видишь смысл своей жизни?

— В любви к тебе, — как само собой разумеющееся ответила она. — А ты?

— Знаешь, а ведь когда-то давно я любил девушку. Любил до безумия. Она являлась ко мне во всех моих снах. Она грезилась мне наяву.

— Она бросила тебя?

— Подожди. Я знал, что она неспособна любить. Я был горд, я не хотел ползать у ее ног, и я заставил себя казаться равнодушным. — Она молчала. — Я был холоден и скептичен. Мои чувства отдали свою силу моему уму. И сила их была такова, что моя мысль превзошла все, бывшее когда-либо на этом свете. Но мое сердце стало холодным. Я добился чего хотел. Она стала моей. Она бросила все ради меня. Но в этой борьбе я потерял главное — свою любовь. Я не способен любить. Я люблю не сердцем, а разумом.

Она молчала. И он спросил:

— Ты бросишь меня?

Вместо ответа она погладила его волосы. Счастлив человек, дарящий свою любовь. Она любила безмерно. Она улыбнулась своему отражению в матовом мире зеркала. Нежная рука стерла крохотную морщинку с прекрасного лба. Она спросила:

— Так есть ли во мне изюминка?

Он не ответил, но она поняла.

«Есть. В твоей любви».

Банально, но, увы, они умерли в один день.

4. Тени мертвого города

Устранившись мира, не прикасайся к нему; ибо страсти удобно опять возвращаются.

Как и обещал хозяин, купец Раммера, в назначенном месте Ардета ждала лодка. Точно у трех причудливо сросшихся пальм, что виднелись неподалеку от дороги. Дороги в никуда.

Когда-то, сотни лет назад, здесь был мост, соединивший берега бурной реки. Время подточило каменные опоры, настил из тиковых бревен рухнул в воду, а ветер довершил разрушение. И теперь дорога обрывалась в речной бездне.

Путаясь в стеблях осоки, Ардет спустился к воде. Угрюмый косматый лодочник молча указал ему на носовую банку. Как только финикиец сел, тот опустил в воду весло и начал грести. Он намеревался причалить у остатков быка исчезнувшего моста, поэтому ему приходилось грести против течения.

— Как поживает твоя семья? — спросил финикиец, когда молчание стало невыносимым.

Лодочник не ответил. Но Ардет не отчаялся.

— Как тебя зовут?

— Хумут-Табал! — буркнул лодочник[13].

Ардет вздрогнул. Мрачная внешность собеседника вполне соответствовала шутке. Разговаривать сразу расхотелось.

Наконец лодка причалила к берегу. Лодочник молча ткнул рукой, указывая куда надо идти. Но в его подсказках не было нужды. С приречного холма город был как на ладони.

То был печально известный Дур-Шаррукин, некогда столица могущественного государства, а теперь обиталище призраков и злых демонов. Основанный некогда великим ассирийским царем Саргоном, вскоре после смерти владыки город был брошен жителями. Время не пощадило его, но, даже и спустя столетие, город производил величавое, а, точнее говоря, величаво-жуткое впечатление.

Безвестный ассирийский Гипподам[14] спланировал его со свойственной всему ассирийскому четкостью. Город представлял собой правильный четырехугольник. С востока в него была врезана цитадель — огромная, мощно укрепленная платформа, на которой находились царский дворец и храмы. Раммера предупредил Ардета, что нужный человек будет ждать его в верхней зале зиккурата[15], что высился на западной оконечности платформы. Проверив, легко ли выходит из ножен кривой меч, финикиец направился к городу.

Ардет не считал себя трусом, но по доброй воле он ни за что на свете не взялся бы за выполнение подобного поручения. Но он был слишком многим обязан купцу Раммера, а кроме того, тот обещал заплатить сразу после возвращения пятьдесят полновесных дариков — огромные деньги! Было бы глупо от них отказаться.

Размышляя таким образом, финикиец подошел к городским воротам. Заваленные грудами песка они были приотворены ровно настолько, чтобы Ардет мог без труда проникнуть внутрь.

Вблизи город производил еще более гнетущее впечатление. Время почти не тронуло сложенных из массивных каменных глыб стен домов и башен. Казалось, жители оставили его только вчера и в любой момент могут вернуться. Ардет живо представил себе бородатых ассирийцев с окропленными кровью копьями в руках, память о невероятной жестокости которых продолжала жить даже спустя столетия, и его кожа покрылась холодными пупырышками. Шаги гулко отдавались в каменном безмолвии, создавая иллюзию ирреальности происходящего. Их звук был подобен стуку маятника, он невольно зачаровывал.