Евгений Филенко - Гнездо Феникса

– Я тоже читал, – сказал Биссонет. – В тексте фигурировал некий «драйвер К.», а вовсе никакой не…

– Тебе попалось второе издание, исправленное, – объяснил Аксютин. – Мне же повезло раздобыть первое, без купюр. А вскоре грянула комиссия по Псаммийскому инциденту, разложившая все по полочкам. Между прочим, Кратов был оправдан. Очевидно, выводы Комиссии его не убедили, и он, как мы сейчас обнаружили, ушел в плоддеры. Поэтому в переизданиях Варданов обратился в «ксенолога В.», а Кратов – в «драйвера К.»… В отчуждении он уже шесть лет и, как мне сказал Дилайт, это плоддер «на излете». То есть в любой момент он может покинуть Плоддерский Круг и вернуться в общество, но по каким-то субъективным причинам не делает этого.

– Например, не хватает решимости, – сказал Вилга. – Очень просто. Мир сильно изменился за эти годы. Драйвером ему, по всей вероятности, уже не быть. Мужику тридцать, как ты говоришь, лет. Отчуждение тоже налагает свой отпечаток на личность. Ему придется заново искать свое место в жизни, а даже с помощью всех ближних и дальних это ой как нелегко!

– Не похож он на человека, которому недостает решимости, – усомнился Аксютин. – Чего ему действительно недостает – так это хорошего костюма и нормальной прически. А всего прочего, мне кажется, у него вдоволь. Кто-нибудь из нас может вот так запросто, скучным голосом, при посторонних, назвать свои недостатки? Допустим, свои достоинства мы готовы перечислять часами. А признаваться в одолевающих душу пороках?

– Может быть, пирофобия – предмет его скрытой гордости, – сказал Биссонет. – Например, этот твой плоддер – психомазохист.

– Давайте попрактикуемся, – оживился Вилга. – У меня есть недостаток: не терплю, когда надо мной чересчур долго потешаются. Зато не злопамятен.

– Вот ты и скатился на достоинства, – отметил Аксютин. – А онанизмом когда прекратил заниматься? Если, конечно, прекратил?

– Ну, ты уж слишком, – опешил Вилга. – И вообще это никого не касается…

– Отчего же? – изумился Аксютин. – Точно такое же психическое отклонение, как и пирофобия. И я готов перечислить обстоятельства, в каких твое злоупотребление онанизмом может иметь то же значение, что и пирофобия Кратова в нашем случае.

– Да нет у меня никакого злоупотребления! – возопил Вилга, краснея.

– Ну, бог с ним, с онанизмом, – сказал Аксютин великодушно. – Мы и в глаза друг другу не всегда правду говорить отваживаемся. Щадим самолюбие товарища. И тем самым внушаем ему ложную самооценку, а следовательно – препятствуем его саморазвитию. Кратов же производит впечатление человека, способного сказать что угодно кому угодно.

– Даже если это твое «что угодно» какая-нибудь гадость? – вскинул брови Вилга. – Уж не бицепсы ли выступают гарантом подобного прямодушия?

– Я вовсе не то имел в виду, – смутился Аксютин.

– Так ты формулируй поточнее, – сказал Вилга. – Не ксеноэтолог все же. А наоборот, ксеносоциолог, жрец точной науки. Обязан соответствовать.

– Как еще можно интерпретировать его признание, – промолвил Биссонет. – Например, как неявную похвальбу. Ту же демонстрацию личных достоинств. Я-де только огня боюсь, а более ничего на белом свете. Кстати, ты не спрашивал его про онанизм? Как они там, в Плоддерском Кругу, для женщин закрытом, разрешают сексуальные проблемы?

– Я полагаю, что получил бы откровенный и исчерпывающий ответ, – заявил Аксютин.

– Или по морде, – сказал Вилга.

– Бицепсом, – прибавил Биссонет.

– Ну будет вам! – Аксютин рассердился нешуточно. – Человеку нужно помочь, а вы потешаетесь. Вот вам и надежда на ближних и дальних, вот вам и социальная адаптация!

– Что же ты предлагаешь? – терпеливо осведомился Вилга.

– Я со своей стороны намерен слабыми своими силами всемерно содействовать его возвращению из плоддеров. Он ушел за барьер отчуждения потому, что была ранена его совесть. Но такие раны никакой Плоддерский Круг не излечит. Аскеза способна дать лишь некоторое успокоение душевной боли через вытеснение, замену иными психофизическими состояниями. А человек может быть полноценным лишь в человеческом окружении. И мы просто обязаны такое окружение создать.

– Как ты это себе представляешь? – спросил Биссонет, прищурившись.

– Никакого отчуждения. Полная открытость в общении. Пусть ничто не напоминает ему о том, что он плоддер.

– Но он же не перестанет быть плоддером, – сказал Вилга. – Как бы ты ни демонстрировал ему свое расположение, этого факта он не забудет. И коль скоро он наделен хотя бы зачатками проницательности – а если я что-то смыслю в психодинамической подготовке астронавтов, так оно и есть! – то моментально тебя раскусит. И поймет, что это наигрыш. Ложь во искупление. Вот тогда он так тебя отстранит с твоим человеческим окружением, что ты костей не соберешь!

– Значит, нужно, чтобы это был не наигрыш, – упрямо произнес Аксютин. – Я поначалу колебался в своем к нему отношении. А теперь убежден, что мы должны помочь ему вернуться. В конце концов, на Псамме он сделал нашу работу. И в плоддерах он по нашей вине.

– Вторично настаиваю на точности в формулировках, – сказал Вилга. – Во-первых, не нашу работу, а скорее Дилайта и его компании. Не забывай, что мы теоретики, а не практики. Во-вторых, я не думаю, что даже Дилайт примет на свои просторные плечи ответственность за промашку вполне конкретного ксенолога по фамилии Варданов. Которого он, возможно, и в глаза-то никогда не видел.

– И много ли будет от тебя толку? – насмешливо спросил Биссонет. – С твоим кабинетным жизненным опытом, с твоим узконацеленным интеллектом? Социальной адаптацией таких экземпляров, как твой плоддер, обязаны заниматься эксперты по человеческим отношениям – психоаналитики, в крайнем случае – исповедники. А уж никак не мы, ксенологи. И наверняка занимаются!

– Ничего, – уверенно сказал Аксютин. – За актуальный образчик «хомо сапиенс» я вполне сойду. Если он адаптируется ко мне, то и ко всей расе приноровится без проблем.

Биссонет захохотал, а Вилга проговорил примирительно:

– Все же не нужно декораций. По-моему, коль скоро среди нас появится плоддер, то и нужно относиться к нему как к плоддеру, появившемуся среди нас.

– Это как? – с интересом осведомился Аксютин.

– Я не знаю. Так и буду держать себя: как человек, который не знает.

– Вот достойная формулировка! – провозгласил Биссонет. – Се ксеносоциолог! Впрочем, я тоже пока не решил, как себя поставить. Но уж во всяком случае не намерен кидаться к нему на грудь, разбрызгивая вокруг слезы умиления.

– Экие вы, – сказал Аксютин с досадой. – Оглядчивые.