Фёдор Крашенинников - После России

Вспомнив ехидные репортажи с того самого стояния, Иннокентий поморщился.

– Хорошо, я подумаю.

– Что-то еще?

– Я бы хотел, чтоб все подозрения с нашей церкви были сняты. У нас сейчас тяжелое положение в плане финансов, поэтому мне сложно действовать, каждый прихожанин и священник на счету. Если бы государство нам помогло! Или нашелся бы спонсор… Я бы почувствовал себя увереннее.

– Это не ко мне вопрос. Но я вас услышал, думаю, сейчас самое время начать взаимовыгодный диалог уральской церкви и уральской власти.

Жихов раскланялся и отошел. Митрополит взял бокал. Подошел президент. Иннокентий понял, что сейчас на глазах всего мира нужно непременно произнести какие-то верноподданнические слова.

– Поздравляю с Днем конституции, ваше высокопревосходительство! От имени всех православных людей Урала хочу засвидетельствовать свою глубокую признательность лично вам и в вашем лице – нашей Уральской республике. Мы благодарны за ту свободу, которой мы наслаждаемся благодаря нашей конституции! Мы каждый день неустанно молимся о богохранимой стране нашей, властях и воинстве её!

– Спасибо, ваше высокопреосвященство! Ваша поддержка очень ценна в наше время!

Полухин крепко пожал митрополиту руку.

Когда Иннокентий был молодым священником, а Полухин – молодым депутатом, когда-то давно, в прошлой жизни, они уже обменивались рукопожатием. Впрочем, тогда Полухин был с георгиевской ленточкой, а мероприятие было в честь Дня Победы и они оба этого не помнили – или старались не вспоминать.

– Благослови вас Господь, господин президент! – сказал Иннокентий, когда Полухин повернулся с протянутой для рукопожатия рукой к раввину.

– Очень красивая картинка получилась, спасибо! Вы так верно почувствовали дух времени, сказали то, что нужно, – улыбаясь, Водянкин подошел к митрополиту. – А у меня к вам разговор. Да и вы о чем-то хотели поговорить. Начинайте! – И они отошли в сторону.

– Накопилось много вопросов, жаль, что мы редко встречаемся с господином президентом.

– Господин Президент вам руку пожал и едва ли он может сделать для вас что-то еще. А вот я могу. И, будете удивлены, хочу этого! Все последние дни думал, что диалог православной церкви и нашего государства зашел в тупик. И ведь этим многие пользуются. Невозможно слушать бесконечные московские россказни о том, что православную церковь травят, удушают. Нельзя давать врагам поводов так говорить! Приходите ко мне завтра утром, если вам удобно, все и обсудим. Я знаю, у вас плохо с финансами, не хочется, чтобы этим воспользовались какие-нибудь негодяи.

Иннокентий вздохнул.

– Приходите со сметами. Мне кажется, я могу вам помочь! В это непростое время мы, уральцы, должны помогать друг другу, ведь так?

– Несомненно, ваше превосходительство! Несомненно! Завтра мне очень удобно!

Они тепло распрощались, и Водянкин ушел.

Президент наконец дошел до трибуны и, откашлявшись, обратился к собравшимся с речью. Иннокентий не прислушивался, размышляя о своей ситуации. «Может быть, стоило раньше пойти к этим ребятам на поклон? Впрочем, я им раньше не был особо нужен. Может быть, в этом и есть Божий промысел – создать ситуацию, при которой мы, наконец, договоримся с этой властью? А с Адрианом надо заканчивать. Власть от Бога, а проблем нам не нужно, итак ели-ели выживаем!»

8. Mo’s Cow

Настенные часы с голографическим видом Владивостока пробили шесть. Сева отключился от Сети и вышел из кабинета, на ходу надевая пиджак. На правительственный банкет его не пригласили, а потому он поехал на альтернативную вечеринку в модный клуб «Mo’s Cow». Там должны были собраться молодые и энергичные творческие кадры Уральской Республики, в силу скромных должностей не приглашенные на официальное празднование Дня конституции в ресторан «Порто-Франко».

В клубе было пусто. Сева сел за любимый столик в углу и заказал ужин.

Открыл это популярное заведение канадский экспат, которого все называли Мо. На самом деле его звали Моузес, и был он дёрганым татуированным двухметровым верзилой. История его появления в Екатеринбурге была туманной, и разные рассказчики рассказывали её по-разному. Говорили, что Мо сначала жил во Владивостоке, где у него был бар, который тоже назывался «Мо’s Cow». С кем-то он там повздорил, что-то с его баром случилось, и он уехал на Запад. По другой версии, более романтичной, но вполне реалистичной, в каком-то кабаке он познакомился с уральской стриптизёршей. И вроде как именно с ней он приехал в Екатеринбург. Как бы то ни было, его заведение быстро стало популярным. Сева любил здесь бывать и за кухню, и за атмосферу, и за эту странную связь с Владивостоком, который он очень любил.

«Цены опять поднялись», – грустно подумал Сева. Каждый новый чих из Москвы приводил к падению уральского франка. «Вот зря я вчера обменял доллары! – подумал он. – Надо было менять сегодня… ну или завтра! Вот во Владике не стали же заморачиваться, и правильно! Зачем печатать эти фантики, если можно просто признать хождение евро, доллара и йены! Ну, тенге, в конце-то концов. И ведь никаких проблем». – Сева предался сладким воспоминанием о недавней поездке во Владивосток.

Владивосток непрерывно цвёл последние годы. Столица авантюристов всего региона, самый свободный и весёлый город на Тихом океане не был похож на другие города. На улицах надписи кириллицей, латиницей и иероглифами примерно в равных пропорциях, хотя латиница всё-таки преобладала – любая вывеска дублировалась по-английски. Но главное отличие – правостороннее движение, с которого, собственно и началось отмежевание Дальнего Востока. Сказать честно, другие города ДВР производили менее благоприятное впечатление, но перелом был ощутим везде: обилие китайцев и корейцев, малайцы, филиппинцы и чёрт-те кто ещё. Владивосток полюбили экспаты, туда съехались любители анонимной свободы со всего мира: бордели всевозможных ориентаций, почти легальные наркопритоны, никаких ограничений на алкоголь и табак! В Находке и Хабаровске свобода была ещё более захватывающей, впрочем, и жизнь там была опаснее и суровее. Во Владике явственнее всего чувствовалось, что это не замаскированная Россия, а самая что ни есть независимая страна.

Эти мысли развлекли Севу, и он стал весело насвистывать «Влади, Влади, нихао, рашен лэди», хит с последнего альбома мэтра дальневосточного шансона Владика Ли.

***

Впрочем, Сева вполне мог и не видеть никаких следов России, потому что совершенно её не помнил, а рассказать о ней что-то содержательное было некому: родители развелись чуть ли не сразу после его рождения, отец куда-то пропал, а мать вышла замуж и, оставив сына на попечение родителей, уехала к новому мужу как раз во Владивосток. Дед с бабкой были людьми аполитичными и усиленно занимались садоводством все время, как он их помнил.