Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит
Однажды утром, месяца через полтора после возвращения Марсдена, я пришел к нему после нескольких дней отсутствия, в течение которых был крайне занят. Он жил один в большом доме на Рашен-Хилл в Сан-Франциско, который унаследовал вместе с приличным состоянием от давно умерших родителей. Вопреки обыкновению, он мне не открыл, и, если бы не мой острый слух, вряд ли я бы расслышал слабый голос, приглашавший меня войти. Толкнув дверь, я прошел через коридор в библиотеку, откуда донесся его голос, и обнаружил, что он лежит на диване возле стола, на котором стояла черная статуэтка. Мне сразу же стало ясно, что мой друг очень болен; за несколько дней, что мы не виделись, он чудовищно похудел и побледнел, словно бы съежился, став меньше ростом, что нельзя было объяснить только согбенностью плеч. Марсден весь высох и увял, будто его пожирало невидимое пламя. Он заметно постарел, волосы поседели еще сильнее, точно усыпанные белым пеплом. Ввалившиеся глаза напоминали тлеющие в глубоких пещерах угли. Увидев его, я с трудом сдержал возглас испуганного изумления.
– Что ж, Холли, – приветствовал он меня, – похоже, дни мои сочтены. Я знал, что эта дрянь со временем меня прикончит, знал, еще когда покидал берега Бенуэ с изображением богини Ванары в качестве памятного подарка… Африка полна кошмаров, Холли… пагубных вожделений, порочности, яда, колдовства… Они гибельнее самой смерти – по крайней мере смерти в любом известном нам виде. Никогда не езди туда… если тебе дороги твои тело и душа.
Я попытался его приободрить, стараясь не обращать внимания на таинственные аллюзии и загадочные намеки.
– У тебя какая-то африканская лихорадка, – сказал я. – Тебе надо обратиться к врачу – собственно, следовало сделать это уже несколько недель или месяцев назад. Не вижу никаких причин, почему бы тебе от нее не излечиться, особенно теперь, когда ты вернулся в Америку. Но конечно, здесь потребуется помощь опытных медиков – нельзя оставлять без внимания столь коварную и загадочную болезнь.
– Бесполезно, старина. – Мертвенно-бледные губы Марсдена изогнулись в чудовищном подобии улыбки. – Я знаю свою болезнь лучше любых докторов. Возможно, конечно, что у меня действительно немного повышена температура, в этом нет ничего удивительного, но моя горячка не из тех, что занесены в медицинские анналы. И от нее нет лекарства ни в одной фармакопее.
Его лицо исказила жуткая гримаса, и оно будто съежилось на моих глазах, подобно листку бумаги, что горит, обращаясь в пепел. Словно перестав меня замечать, Марсден что-то сбивчиво забормотал хриплым скрипучим шепотом, точно его голосовые связки подвергались тем же кошмарным метаморфозам, что и лицо. Но большую часть слов я все же расслышал:
– Она тоже умирает… как и я… хотя она живая богиня… Мьибалоэ, зачем ты выпила пальмовое вино?.. Ты тоже увянешь, страдая от этой грызущей, царапающей пытки… Твое прекрасное тело… каким совершенным, каким великолепным оно было!.. Ты увянешь через несколько недель, словно маленькая старушка… испытывая адские муки… Мьибалоэ! Мьибалоэ!
Речь его превратилась в бессвязные стоны, лишь изредка перемежавшиеся отдельными словами. Во всех отношениях он походил на умирающего – все его тело как будто сократилось в размерах, словно уменьшились все его мускулы, нервы и даже кости, а губы растянулись в кошмарной ухмылке, обнажив тонкую белую линию зубов.
Я бросился в столовую, где, как я знал, на буфете обычно стоял графин старого шотландского виски, и, наполнив стакан, поспешил назад. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы разжать Марсдену зубы и влить немного крепкой жидкости в рот. Эффект оказался почти мгновенным – мой друг полностью ожил, лицо его расслабилось, и жуткие спазмы перестали терзать его тело.
– Прости, что доставляю тебе столько хлопот, – проговорил он. – Но сегодня кризис миновал, хотя кто знает, что будет завтра…
Он содрогнулся, и в его темных глазах мелькнула призрачная тень какого-то неодолимого ужаса.
Заставив его выпить остатки виски, я направился к телефону и взял на себя смелость вызвать врача, чьи способности были лично известны нам обоим. Мой друг слегка улыбнулся, благодаря меня за заботу, но лишь покачал головой.
– Конец уже близок, – сказал он. – Симптомы мне знакомы – после того, что случилось сегодня, речь идет о паре недель, может, чуть больше.
– Но что же это? – воскликнул я, движимый скорее страхом и тревогой за друга, нежели любопытством.
– Скоро узнаешь, – ответил он, показывая худым, как у скелета, пальцем на библиотечный стол. – Видишь рукопись?
На столе рядом с деревянной статуэткой я увидел стопку исписанных листов, которую до этого не замечал, охваченный беспокойством за Марсдена.
– Ты мой самый старый друг, – продолжал он, – и я знаю, что ты давно ждешь от меня объяснений по поводу того, что тебя озадачивает. Но дело идет о событиях столь необычайных и столь личного характера, что я так и не решился честно поведать тебе обо всем лицом к лицу. Поэтому я написал для тебя полный отчет о последних двух месяцах моего пребывания в Африке, о которых я столь мало рассказывал до сих пор. Можешь взять рукопись с собой, когда будешь уходить, но, умоляю тебя, не читай ее, пока я не умру. Не сомневаюсь, что в этом отношении я могу тебе полностью доверять. Когда прочтешь, ты узнаешь причину моей болезни и историю черной статуэтки, столь долго дразнившей твое любопытство.
Несколько минут спустя в дверь постучали. Как и ожидалось, пришел доктор Пелтон, который жил всего в нескольких кварталах от Марсдена и немедленно отправился на мой вызов. Всем своим видом он излучал энергичную профессиональную уверенность и желание приободрить больного, столь свойственные знающим свое дело врачам. Но когда он осматривал Марсдена, я не мог не заметить в его поведении оттенок сомнения и настоящего замешательства.
– Вряд ли я могу точно сказать, что с вами, – признался он, – но, думаю, ваш недуг в основном связан с нервами и проблемами с пищеварением. Наверняка виной тому африканский климат и еда, которые основательно расстроили ваш организм. Если сегодняшний приступ повторится, вам потребуется сиделка.
Он выписал рецепт и вскоре ушел. Ввиду неотложных дел я тоже был вынужден
