Харлан Эллисон - Нечем позавтракать

Когда я впервые увидел их, то был уверен, что это цветы, настолько характерным был колоколообразный бутон с нежными тычинками, слегка выступающими над краем чашечки. Но когда я подошел поближе, то понял, что ничего, напоминающего Землю - хотя бы только внешним видом, - встретиться здесь не может. Это были не цветы, и сразу же, в застоявшемся воздухе шлема, я назвал их фласами.

С наружной стороны их колокольчики были ослепительно оранжевыми, становясь к низу оранжево-голубоватыми и переходя в простую, тона моря, синеву стебля. Внутри чашечки были уже не столь яркими и казались скорее золотыми, а синий пестик был усыпан оранжевой пыльцой. Они казались такими красивыми, такими привлекательными с виду.

Возможно, там было около сотни этих растений, росших у подножия горной гряды, которая выглядела совершенно неестесвенной: высокие, наклоненные вперед утесы, совершенно одинаковые, заостренные и сплющивающиеся к вершине, напоминавшие копья. Это походило, скорее, не на скалы, а на кристаллики соли или стекла, рассматриваемые при сверхувеличении. В этой районе было множество подобных формаций, и, потеряв на мгновение связь с реальностью, я вообразил себя микроскопическим существом, окруженном плоскими поверхностями, плоскими вершинами кристаллов, которые на самом деле были просто пылью или микрочастицами.

Потом ощущение перспективы восстановилось, и я вплотную подошел к фласам, чтобы подробно рассмотреть их, потому что они оказались единственной формой жизни, способной существовать на Аде, получая, очевидно, питательные вещества из заряженной азотной атмосферы. Для упора я навалился грудью на один из наклонных псевдокаменных столбов и нагнулся, чтобы заглянуть внутрь бутонов. Это была одна из первых и чуть ли не фатальных моих ошибок, которая определила тональность моей дальнейшей жизни в Аду.

Скала обвалилась - это была пористая вулканическая порода, структурой напоминающая шлак, - увлекая за собой скрепленные с ней формации. Я полетел прямо на фласы и последнее, что почувствовал - как шлем вдребезги раскалывается о мою голову.

Потом наступила темнота, хотя и не такая бездонная, как в космосе. Она надвинулась на меня...

* * *

Я должен был погибнуть. Не было никаких разумных объяснений тому, что я не погиб. Но я остался жив, я дышал!

Можете вы понять такое? Я уже должен был присоединиться к своей жене, и все же остался жив.

Мое лицо было вдавлено в фласы. Я дышал их кислородом.

Я допустил ошибку, упал, расколол шлем и должен был умереть, но так как странные растения поглощали азот из разряженной атмосферы, перерабатывали его и возвращали назад уже в виде кислорода, я остался жив. Я проклинал фласы за то, что они помешали моему быстрому, бессознательному уходу. Я был уже близок к тому, чтобы соединиться с женой, и упустил такую возможность. Мне хотелось выбраться из зарослей фласов наружу, на открытое пространство, где они не смогут одарить меня жизнью, и выдохнуть из себя эту похищенную жизнь. Но что-то остановило меня. Я никогда не был религиозен и теперь не стал им, но мне показалось, что во всем происшедшем скрывается нечто большее. Я не мог объяснить этого ощущения, я только з н а л, что в моем падении в заросли фласов виден перст Судьбы.

Я лежал, дыша полной грудью. У основания пестика шла мягкая мембрана, которая удерживала кислород, позволяя ему лишь понемногу просачиваться наружу. Это были сложные и поразительные растения. От них пахло полночью.

Я не могу передать это какими-нибудь понятными образами. Запах был не сладким и не кислым. Это был тонкий, какой-то хрупкий аромат, напомнивший мне полночь, когда я только что женился и мы жили в Миннесоте.

Та полночь была чистой, бодрой, возвышавшей душу. Наша любовь преодолевала даже ограничения, налагаемые браком, так как мы впервые осознали, что больше любим, чем любим ради любви.

Это звучит глупо или шокирующе? Нет, для меня это - безупречная чистота.

Вот таким же был полуночный аромат фласов. Возможно, этот аромат и заставил меня выжить.

Пока я лежал, у меня было время подумать, что все это означает. В первую очередь от кислородного голодания страдает мозг. Пять минут без кислорода - и мозг необратимо поврежден. Но благодаря фласам, я могу разгуливать по своей планете без всякого шлема - если только я сумею найти их в таком изобилии.

Пока я лежал и думал, набираясь сил для рывка назад, к кораблю, я почувствовал, что лицо кровоточит, словно на левой щеке образовался здоровенный фурункул или гнойник, который теперь всасывал в себя кровь. Я потрогал щеку. Даже сквозь перчатку прощупывалась опухоль.

Это меня встревожило. Я сорвал с дюжину фласов, стараясь захватывать поближе к корню, прижал их к лицу и со всех ног помчался к кораблю.

Оказавшись внутри, фласы тут же звяли и поникли у меня в руке, потом сморщились. Яркие цветы поблекли, стали серыми, как мозговые ткани. Я отшвырнул их в сторону. Несколько минут они пролежали на полу и расыпались в мельчайшую пыль.Я сбросил скафандр с печатками и подбежал к циркулятору. Тот был из блестящего сталепласта и неплохо заменял зеркало. Левая щека оказалась чудовищно раздутой. Я вскрикнул от ужаса и потрогал лицо, но, в отличие от фурункулов или нарывов, боли не было, только непрекращающееся сосущее чувство.

Что я мог сделать? Я решил подождать.

Через неделю опухоль полностью сформировалась. Мое лицо перестало быть похожим на человеческое, вытянулось книзу и раздалось влево, так что левый глаз заплыл и превратился в щель, через которую с трудом проникал свет. Это напоминало гигантский зоб, только этот зоб вырос на лице, а не на шее. Опухоль кончалась на челюсти, но это ничуть не мешало мне дышать. Однако, рот из-за нее оказался перекошенным, и когда я его открыл, то обнаружил, что он напоминает объемистую бездонную утробу, а не то, к чему я привык с детства.

С другой стороны мое лицо оставалось совершено нормальным. Я сделался наполовину чудовищем. С правой стороны я смотрелся как человек, левая же раздулась гротескным каплеобразным резиновым пузырем. Это было невыносимо, я не мог видеть своего отражения чаще раз-двух в "день". Полыхавший красный свет понемногу исчезал, словно стекая вниз, так что я несколько недель даже не замечал этого, пока не рискнул снова выбраться на поверхность Ада.

* * *

Конечно, починить шлем оказалось невозможно. Мне пришлось взять тот, которым пользовалась жена, когда была со мной. Это вновь навело на размышления, но потом, когда я взял себя в руки, а рыдания стихли, я вышел наружу.

То, что я вернулся на место, где впервые обнаружил начало деформации, было неизбежным. Я миновал копья, так я называл теперь каменные образования - без происшествий и уселся посреди зарослей фласов. Если я и пользовался их животворным кислородом, хуже от этого они не выглядели, оставаясь такими же яркими и, если угодно, еще более красивыми.