Михаил Грешнов - Судный день Юджина Мэллта

Когда самолет вышел на полосу, в кабинете начальника аэропорта еще горел свет. Но вот все четыре окна погасли. Перес, однако, не торопился домой. Он подошел к окну и наблюдал, как серебристая птица в свете сигнальных огней набирала разбег и, поднявшись над лентой бетона, канула в темноту. Начальник аэропорта устал за день, за все эти дни. Устал от тревоги, от ожидания и секретных шифровок: "Срочные перевозки". "Секретный груз..." И все это завершилось взрывом в пустыне. Не только взрывом - окриком: "Вшивая страна!.." Перес за свои пятьдесят лет вынес немало унижений и оскорблений. И сегодня, собственно, заурядный случай... Но почему перед глазами холеное налитое краской лицо? Почему в ушах так больно звучит оскорбление ему и его стране? Страна, в понимании Переса, это пространство, на котором расположены города и аэродромы, земля, по которой он ходит. Все здесь понятно и просто. Но когда пришли взрывы, Перес ощутил боль, которую чувствовала его земля. Может быть, впервые в жизни старый служака осознал кровную связь с землей. Оказывается, земле можно причинить боль, а человеку почувствовать эту боль. Можно оскорбить землю и вместе с ней человека. "Вшивая страна!.." Жаль, что самолет ведет не он, Мария Кастелла Перес, он бы вытряхнул спесь из этого консультанта!.. Как ни странно, Мэллт тоже думал о земле и о взрывах. Очень ловко придумано - испытывать бомбу между горами и океаном. Ветры дуют с материка, дождей почти не бывает. Радиоактивную пыль унесло в океан, утопило в воде. Если что и попало в горы, это никому не повредит, разве лишь бродячим индейцам... Снимок "The Heart of Desert", сделанный с самолета, показал в центре пустыни черную рану. На память Мэллту приходят стихи:

В лучшем виде обошлось, Все отлично взорвалось, Са ира, са ира, Все отлично взорвалось!

Это стихи о первом испытании водородной бомбы. Мэллт знал и ценил поэзию, цитировал Лонгфелло, Уитмена. Любил английских поэтов прошлого. Но Мэллт не предположил бы, что можно написать стихи о водородной бомбе. Все отлично взорвалось!.. Чьи стихи, Мэллт не помнит. Они были тиснуты в крупнейших газетах, звучали восторженно:

Са ира, са ира, Все отлично взорвалось!

Французское "Са ira" в тексте, несомненно, авторская находка. Так во время революции 1789 года назывался веселый танец. "Са ira" значит "Лучше не может быть!" Подумать только!.. Но и не будь "Са ира", стихи выдавали восторг поэта, лившийся через край и, видимо, должный вызвать восторг всей нации. Как насчет нации, сказать трудно, но скачущие стишки нашли такой же вихлястый мотив, получилась песенка, которую мурлыкали под нос продавщицы в магазинах, аптекари, даже научные работники: Са ира, са ира, Все отлично взорвалось! Естественно, тогда был ажиотаж вокруг бомбы. Наверно, ажиотаж породил и стишки. Они жили, жужжали в ушах, назойливые, как мухи. И сейчас жужжат. Мэллт трясет головой, чтобы от них избавиться. Дверь в кабину пилотов закрыта. Машину ведет Мигель. Оба пилота молчат. Они молчат после тех нескольких фраз на аэродроме. Все решено, и не надо слов. Фернандо косится на дозатор в нагрудном кармане товарища. Дозатор, как живой, наливается светом, кажется - кровью. Внизу ни искры, ни огонька. Только красная капля на груди Мигеля. Когда свет достигает накала рубиновой густоты, Мигель то ли спрашивает, то ли говорит вполголоса: - Начнем... Фернандо поворачивается к нему: - Машину тебе не жалко? - Рухлядь, - говорит Мигель и подает рычаг на себя.

Машину тряхнуло. Мэллт потерял равновесие, ударился головой о спинку сиденья. Тут же самолет накренило, Мэллта оторвало от пола, швырнуло на бок, он едва не выдавил иллюминатор плечом. Вцепился в ремень, схлестнутый пряжкой на животе. Его опять бросило как мешок. В чем дело?.. Дверь пилотской кабины раскрылась. В прямоугольнике, который показался Мэллту ромбом, потому Что машина еще не выровнялась, стоял Фернандо. - Авария! - крикнул он, ринулся к пассажиру помочь ему выбраться из сиденья. - Скорее, мистер Мэллт! - торопил Фернандо. - Будете прыгать! Мы тоже! Самолет потерял управление! Все это происходило в считанные секунды. Консультант ничего не успел понять и спросить. - Внизу пустыня! - кричал Фернандо, балансируя между иллюминаторами. Почва ровная, приземлитесь благополучно! - ободрял он Мэллта. Тот все шагал, шагал через иллюминаторы. Замигало освещение в самолете. Потом свет опять загорелся ровно. Мэллт и Фернандо подошли к двери вытянутому овалу, лежавшему на пути. - Как только открою - прыгайте! - Фернандо, нагнувшись, крутил ручку двери. Самолет по-прежнему скользил на боку, падал. Мэллт схватился за лямки ощутил парашют за спиной. Конечно, он прыгнет - самолет падает. Но когда Фернандо рванул на себя дверь и ветер хлынул в кабину точно из шахты, Мэллт заколебался. - Прыгайте! - крикнул Фернандо. Мэллт наклонился над шахтой, уперся руками в обе стороны дверного проема. - Ну, - торопил Фернандо, - смелей! Парашют раскроется сам! Мэллт все еще медлил. Фернандо пнул его под колена ботинком, ноги Мэллта рефлективно согнулись, и он нырнул в темноту, точно в воду. Секунду ему казалось, что он летит рядом с машиной. Не зацепился ли парашют? Но вот железная птица промчалась выше, ушла вперед. Что-то огромное круглое вспыхнуло в небе, хлопнуло, точно выстрел. Мэллт почувствовал рывок и закачался на стропах. Гул самолета растаял, Мэллт оказался один между землей и небом. Тоненько свистело над головой, воздух процеживался сквозь купол. Это успокаивало Мэллта. "Нормально!" - подумал он, ему и раньше приходилось спускаться на парашюте. Вот только не видно земли, но она все равно даст знать о себе прохладой или шорохом ветра. Тогда он подожмет ноги, чтобы спружинить, и благополучно сядет. Потом его начнут искать и найдут. Пилоты, конечно, успели передать координаты места аварии. Поиски начнутся с утра, и его найдут. Мэллт твердо верил в свою счастливую звезду. "В лучшем виде обошлось..." вспомнил он песенку. Земля встречала Мэллта теплом, как из погасшей, но неостывшей печи: за день от жаркого солнца не успела остыть... Внизу было темно. 'Тщетно Мэллт всматривался, стараясь хоть что-нибудь разглядеть под собой. Поднимал голову - и вверху темно: небо сплошь затянуто облаками. Проходили минуты, спуск длился медленно. Столб воздуха держал, даже толкал парашют вверх. Так бывает на планере: воздух ударяет снизу, несет аппарат как на спине. Может, потянуть стропы, уменьшить площадь зонта? Будешь спускаться быстрее? Этому учили Мэллта в летном клубе. Когда учили двадцать два года тому назад? Мэллт нащупывает стропы, но потянуть к себе не решается. Все равно спуску будет конец; несколько раз Мэллту кажется, что земля близко, он поджимает ноги - вот-вот коснется почвы. Но почвы не было. Стало почему-то еще темнее. Чернота висела не только внизу, но и по сторонам, как будто Мэллт опускался в колодец. Это его встревожило, он поднял глаза. Над ним висело бельмо парашюта, выше стелилась серая простыня неба, а внизу и кругом - черно. "Что за притча?" - мелькнуло в голове Мэллта, и тут его ноги коснулись земли. Странное ощущение: Мэллт опустился на битые черепки - так захрустело и зазвенело у него под ногами. Несколько шагов он пробежал по инерции, поспешно расстегнул лямки - чтобы парашют не потянуло ветром. Но ветра не было. Парашют съежился и лег на землю белым пятном. "С прибытием!" - поздравил себя Мэллт. Его правилом было - не теряться в любой обстановке. Ну-ка, где он? Мэллт огляделся. Поднял вверх голову - недостижимо далеко серое небо. И все-таки он был внизу, опустился благополучно. "Два - ноль в мою пользу", - подумал Мэллт и еще раз поздравил себя: "С прибытием!" Голос прозвучал слабо, как будто слова произнесены шепотом. Мэллт откашлялся - першило в горле. Где он? В предгорьях? Попал в каньон? Это не страшно, из каньона есть выход, надо его найти. Не удивила Мэллта сухая жара: каньон тоже не успел за день остыть. Итак, искать выход! Мэллт пошел вперед, вытянув руки. Уперся в стену. Хорошо, сказал сам себе, теперь он пойдет вдоль стены, только надо быть осторожным, не оступиться. Ощупывая ногами почву, Мэллт двинулся в темноте. Местность казалась ровной, под ногами похрустывало: обычный каньон, дно усеяно галькой. А стена необычная - гладкая, точно стеклянная.