Евгений Гаркушев - Корнеплод

Судя по всему, я попал в чей-то желудок. Оливиусы сапиенсы сообщали, что подземный мир их планеты очень богат и многообразен. И категорически запрещали копать или бурить даже в ненаселенных, пустынных местах. Поэтому о том, кто меня проглотил, я не имел ни малейшего представления. А информация о пищеварительной системе твари, сведения о том, где у нее глотка, а где задний проход, и как туда попасть, могли бы оказаться весьма полезными!

Я зашагал вдоль стены. По искривлению пути моего движения, данные о котором приходили от инерционного датчика, компьютер рассчитал параметры «зала», в котором я очутился. Полусфера с практически ровным дном и диаметром в двести метров. Не так много. Но, если учесть, что это желудок живого существа – и немало.

Когда примерно половина периметра желудка неведомой твари была пройдена, я заметил возвышающийся посреди кислотной лужи валун. Большой, по высоте – с меня, в длину еще больше, продолговатой формы, весь в буграх, словно изъеденный.

– Вот что кислота с камнями делает. А жадность – с огромными земляными червями, – заметил я вслух. Что толку проводить последние минуты в молчании? – Можно подумать, тебе от этого булыжника какая-то польза… Только несварение желудка. Да и скафандр мой тебе, мерзкая тварь, явно еще отрыгнется…

Искусственный интеллект неожиданно оживился.

– Объект подает сигналы в длинноволновом радиодиапазоне, – сообщил он.

– Червь, что ли?

– Булыжник, как вы выразились. По получаемым характеристикам, это органический объект.

– Да ну? Может быть, остатки органического объекта?

– Объект пытается общаться.

– Что? Вот этот большой кусок… Ладно, не будем оскорблять представителей местной флоры или фауны…

– Он стремится к общению, – безразлично повторил компьютер.

– Каким образом?

– Передает сигналы кодом, который используют оливиусы сапиенсы.

– Так раскодируй!

– Перехожу к режиму декодировки.

Для моего удобства компьютер изменил тональные характеристики голоса и, озвучивая «булыжник», заговорил приятным баритоном:

– Вам запрещено проникать под землю, представитель вида хомо сапиенс с планеты, именующейся Земля!

– Ого! Я в желудке какой-то твари, по колено в азотной кислоте – а мне еще и что-то запрещено!

– Разве ваше положение меняет характер договоренностей двух народов?

– Не знаю… Я ведь попал сюда не по своей воле. А вы-то кто такое, уважаемое?

– Я – хомо оливиус вульгарис, – без запинки ответил булыжник.

Если бы это произошло где-то в другом месте и в другое время, я бы рассмеялся. Но сейчас было не до смеха.

– Ты выдаешь себя за прекрасное зеленое дерево тридцати метров высотой, с маслянистыми тяжелыми листьями, меняющими цвет в зависимости от погоды, с могучими подвижными ветвями и гладким, вибрирующим стволом? Считаешь, что можешь управлять погодой, общаться с помощью ультразвука и электромагнитных волн с себе подобными, изменять химический состав почвы и атмосферы вокруг себя, заниматься синтезом элементов? Слагать поэмы, помнить историю планеты за сотни тысяч лет?

– Я не выдаю себя за дерево. Я хомо оливиус. И поэмы слагаю лучше многих.

– Неужели червяк настолько обглодал тебя?

После некоторого раздумья «булыжник» ответил:

– Не думаю, что ты выберешься из пасти червя. Да и я, как проглоченный, теперь вне общества. Поэтому я открою тебе то, о чем мои сородичи предпочитают не распространяться. Деревья – наши придатки. С помощью деревьев мы многое делаем. Но как вы думаете мозгом, а работаете руками, так и мы – не ветки и не листья… Мы – корни. Точнее, луковицы. Утолщения под землей…

– Корнеплоды, – подсказал я.

– Корнеплоды, – не стал роптать хомо оливиус. – И это очень интимно. Увидеть, ощутить чужой корнеплод нельзя. Если все же увидел – стал, как брат.

Инопланетные сантименты меня не интересовали. Я чувствовал, как азотная кислота подбирается к ногам.

– Значит, вылезти из желудка червя невозможно? Он странствует под землей и поедает твоих соплеменников?

Клубень, как мне показалось, слегка побагровел.

– Не поедает… Прореживает. Доставляет на новые поляны. Но некоторых глотает. И это хорошо. Полезно. Приятно. Червю нужно что-то есть. Не каждое семя дает всходы…

– Отлично. Тебе, стало быть, не повезло?

– В каком-то смысле не повезло, в каком-то – повезло. Что есть везение, что – неудача? Многие хотели бы оказаться на моем месте. А я бы, возможно, хотел стать отцом новой рощи… Закончить свое существование немного по-другому. Но, согласно нашим принципам, формировавшимся тысячелетиями, я не покину утробу червя. Выбор сделан.

– Согласно принципам? – заинтересовался я. – То есть фактически выход отсюда есть?

– Это не имеет значения, – отозвался корнеплод.

– Имеет! И еще какое! Надо мной ведь принципы не довлеют!

– Вряд ли ты сможешь выйти самостоятельно.

В недомолвках оливиуса сапиенса мне послышался некий намек. Хотя я и не специалист по общению, но мне показалось, что его информация многослойна.

– То есть ты можешь помочь мне выйти?

– Нет, конечно. Это противоречит моим принципам.

– Но физически это возможно?

– Каждый оливиус знает путь из пасти червя, – не стал возражать корнеплод. – Но редкий воспользуется этим путем.

– Ясно. Мне нужно всего лишь убедить тебя…

– Вряд ли это удастся.

Действительно. Убедить оливиуса… Это примерно то же самое, что заставить заплакать камень. Остановить реку. Сровнять с землей гору. Шансы на успех крайне малы. Слишком привержены оливиусы своим убеждениям. Общественным принципам поведения. Они всегда принимают решение сами.

А кислота так и сочилась из желудка червя. Интересно, как корнеплод до сих пор не растворился? Наверное, кожура у него плотная и кислотоустойчивая.

– Слушай, помоги мне, – предложил я. – Потом можешь вернуться обратно, к этому червю.

– Невозможно. Презрение рода падет на меня и мое потомство, – ответил корнеплод. – Попал к червю в пасть – не просись обратно.

– Но ты хоть понимаешь, что меня начнут искать? Рыть землю, нарушая ваши запреты? Может даже начаться война. Погибнут сотни твоих соплеменников. И моих тоже.

– Мне-то какое дело? Я вне закона.

– Осталось два часа, – «своим» голосом сообщил компьютер скафандра.

– Прошел час? – удивился я.

– Нет. Тридцать минут. Разрушение скафандра идет быстрее, чем предполагалось.

Захотелось подойти и что есть силы пнуть корнеплод ногой. Но вряд ли это будет способствовать успеху переговоров с существом, которое уже себя похоронило. Надеяться можно только на хитрость и на логику.

Что я знаю о нравах и обычаях оливиусов сапиенсов? На планете существует общественная цивилизация. Все подчинено интересам рощи. Никакой конкуренции, почти никаких личных интересов каждого дерева. Крайне редки случаи неприязненных отношений. Консерватизм во всех делах. Убедить в чем-то оливиуса почти невозможно. Разжалобить – тем более.