Александр Ильин - Как это трудно

Железнодорожные кассы — самое жаркое место. Беженцы…

— Граждане пассажиры, не стесняйтесь, оплачивайте проезд. У водителя имеются в продаже абонементные книжечки и проездные билеты. Смелее подходите к кассам, на линии возможен контроль, — подбодрил вошедших водитель.

«Контроль на линии», — усмехнулся Трофимов. — Была у контролеров охота задницу морозить… Впрочем, кто их знает. По мне уж лучше контроль, чем кто‑нибудь из знакомых.

Эх, Примакин, дорого мне твое геройство обойтись может. Дай бог, если ты действительно был демоном или кем там еще, тогда хоть не так обидно будет…»

— Гражданин, вы арестованы, при попытке оказать сопротивление буду стрелять!

Трофимов ощутил холод металла у своего виска. Он не успел ни испугаться, ни удивиться, потому что в следующее же мгновение на соседнее сидение плюхнулся и заржал, довольный шуткой, усатый толстяк. Такое заливистое ржание невозможно было забыть. Даже спустя двенадцать лет. Это был Мошкин. Они познакомились, когда Трофимов еще студентом под рабатывал в отделении скорой помощи. Ни имени, ни отчества Мошкина он не знал. В отделении того все звали по фамилии, Мошкин и Мошкин. Насколько Трофимов помнил, этот Мошкин любил приврать, постоянно проворачивал какие‑то мелкие аферы и был очень не спокоен по части женского пола.

Наржавшись вволю, Мошкин бесцеремонно осмотрел его и сказал:

— А ты, старый, совсем не изменился. Я тебя сразу узнал. Вот ведь дожили, любую знакомую рожу приятно видеть после всей этой бодяги. Ты где пашешь- то, а? Видуха у тебя, старик, точно ты до сих пор по ночам на скорой вкалываешь. Слушай, я в такую кон- тору устроился, у — у… полный вперед! А то, давай к нам? Я поговорю с кем надо, а? Правда, там все не за просто так делается, сотни в три тебе обойдется, зато фирма.

— Далеко собрался‑то? — спросил Трофимов, чтобы приостановить набиравшее силу мошинское словоизлияние.

— Да в «Русь». Французы в нашу контору приехали. Шеф послал встретить. Повезу их к нам.

— На трамвае? — не удержался Трофимов.

— Зачем, у них машина своя. Я им дорогу показать должен, — не моргнув глазом, пояснил Мошкин и тут же с интересом принялся изучать правила оплаты проезда в трамваях, изложенные над билетной кассой трафаретным способом.

Трофимов облегченно вздохнул и прикрыл глаза.

За нервозной суетой, связанной с затянувшимся стихийным бедствием, когда административно — хозяйственные проблемы заслонили от Трофимова все остальное, когда задачей номер один было обеспечить клинику теплом и светом, когда в глазах у него рябило от вынужденных перестановок в графике дежурств, Примакин и имевшие на его счет сомнения отодвинулись куда‑то на задний план. И только время от времени Трофимов вспоминал о нем, всякий раз безуспешно пытаясь понять, что заставляет его выделять примакинский случай из всех других, сомневаться в правильности предварительного диагно за и вообще думать о нем чаще, чем о других пациентах. Он неоднократно намеревался зайти к Примаки- ну и посмотреть того внимательнее, чтобы, наконец, разрешить возникшие сомнения, но мешали бесконечные неотложные дела, которые засасывали его с головой. Однако через четыре дня, бросив все, он- таки вошел в палату к Примакину.

В кухне погоды снова что‑то сломалось и столбики термометров рванули вверх, за нулевую отметку.

Туман был жуткий. Такой и весной редкость Три часа дня — почти темно. В двух метрах ни зги. Машины едва ползли, слепо таращась фарами. На тротуарах полно людей, почти демонстрация: в кинотеатре только что кончился сеанс.

Густой рев идущего на посадку самолета. Ближе, ближе… Удар, взрыв, всполохи фейерверка. Огненный ливень. И снова взрыв — на противоположной стороне улицы — мощный, дрогнула земля. Рев, вой, грохот, крик. Горящие люди. Отсветы пожара. Частые хлопки приглушенных взрывов — в уцелевшей части дома рвались газовые баллоны…

— Следующая остановка — гостиница «Русь», — прохрипел с потолка динамик.

— Мне выходить, — засуетился Мошкин и с энтузиазмом протянул Трофимову руку. Тот нехотя ответил. Во — первых, можно было обойтись без рукопожатия, а, во — вторых, для этого ему пришлось, шурша целлофаном, вытащить свою руку из‑за отворота пальто и продемонстрировать укрытые там нарциссы.

Мошкин подмигнул и сказал с пониманием:

— По женщинам решил вдарить, старый? Правильно, самое время. Они от всех этих катаклизмов сговорчивее стали. Еще одно стихийное бедствие — и они нам сами на шею кидаться станут. Во лафа будет! А что, живем‑то один раз. Ну, пока, старый. Увидимся, — крикнул он и выскользнул из трамвая.

«Страшненький человечек, — подумал Трофимов. — Такому и чума в радость, лишь бы пир был».

Едва тронув с места, трамвай остановился у перекрестка.

«Этакий нормальный, здоровый мужчина. Самец. Только что ж это выходит‑то, братцы? Чем этот нормальный Мошкин лучше ненормального Примаки- на?..» Трофимов заглянул в глазок. Автостоянка перед «Русью» была пуста. Мошкин даже не глядя на гостиницу, трусил к унылого вида зданию дореволюционной кладки, где, насколько было известно Трофимову, располагался районный кожно — венерологический диспансер. «Увы, Мошкин, катаклизмы от три- пера не страхуют», — не без злорадства заметил он. Иван Федорович расстегнул верхнюю пуговицу и поправил завернутый в целлофан десяток хилых нарциссов, за которые лихой черноусый джигит поимел с него десять рублей ноль копеек по новому курсу. Но ведь не магазинную же муру в горшочках было ему покупать, в самом деле? Конечно, Примакин заслуживал большего, неизмеримо большего. Нужен был как минимум десяток — другой роз или первосортных гвоздик, а нарциссы — это так, чистый символ.

Иван Федорович посмотрел на свой скромный букетик, который теперь казался ему особенно непрезентабельным. От этого стало еще тоскливее. Вообще, все, что было так или иначе связано с Прима- киным, служило причиной изнуряющей внутренней борьбы. Борьба эта затихала, пока Трофимова отвлекало что‑либо важное, но затем невидимое сражение разгоралось вновь и порой достигало такой силы, что Иван Федорович непроизвольно постанывал. Тогда любая мелочь, вроде этого букетика, подобно капле масла, упавшей на раскаленные угли, вызывала в душе его шипящую дымную вспышку.

Как человек обстоятельный Иван Федорович не признавал душевных порывов и был глубоко убежден, что всякий человеческий поступок должен быть объясним с точки зрения здравого смысла. Сколько Трофимов себя помнил, это неписаное правило всегда соблюдалось им неукоснительно. Всегда — это до встречи с «демоном». В лице Примакина Иван Федорович столкнулся с неведомой силой, которая власт но толкнула его с удобной, накатанной дороги здорового рационализма на нехоженую тропинку непредсказуемых действий. Подчиняясь этой силе, и ехал теперь Трофимов в сторону Рождественского кладбища. Ехал с единственной целью — положить цветы на могилу Примакина, хотя не имел никакого понятия о ее месте расположения, ни особой надежды отыскать ее среди многочисленных захоронений последнего времени.