Т Пьянкова - Тараканья заимка

Как у Тиши Мармухи, да, завелися три блохи. Тиша хочет их словить, да, и фамилию спросить.

При этом, от чрезмерного восторга, Глохтун крутанул ногою и пожелал принять от Корнея одобрение. - Ну?-спросил он нетерпеливо.- Каково?! Хто еще в Обзорные способен придумать такое - у блохи фамилию требовать? И всякая выдумка у него наособицу... - У Якишки у Морозова тоже все как есть наособицу,- сказал Корней. Которое утро на сарайку влезает, руками себя хлопает и голосит на всю округу. Да ведь сколь умело петухам подыгрывает! Мы через речку живем, и то нашим курам ажио глаза туманом затягивает. Это ли не даровитость? - Во-от, вот, вот,- заклохтал Тиша.- В том-то и беда мозговитых людей, что их очень непросто от безмозглых отличить. Чтобы в признаках величия тонко разбираться, опять надо обладать небесным озарением. У Яшки у Морозова исключительность его неделями повторяется - покуда его отец дубиною не отходит. А у Мокшея она всякий день разнообразится. Значит, голова его варит, а не переваривает одно и то же... - Разнообразится,- с печалью перебил Корней брата,- сегодня грезится, завтра блазнится... Ладно, Мокшей - этот и в самом деле на ходу подметки рвет. А у Прохора твоего Богомаза? У него только одна замычка - барыню написать. И у Фарисея одна... - У них цель, а не замычка. Ясно? А у Якишки какая цель? - Народ повеселить... Разве это не цель? К тому же, в отличку от Семизвона, кормежкою да брагою он за это не берет... И от этого довода сумел бы Глохтун отбрехнуться, да только не захотел Корней выслушивать осточертевшие его бредни. Тихон еще о чем-то рассусоливал, а он, подбросивши в печь поленьев, прикрыл дверцу, поднялся с низенькой скамейки и ушагал в свою портняжью клетуху. Там Корней раздумался о том, кому на руку доброта таких, как он, уступчивых людей. Не на подобной ли покорности взрастают всякие там Тишки да Несторы - пустозвоны да неспоры, Прохи да Мокшухи - пройды, побирухи6. За что же тогда, за какие заслуги воздавать на небесах доброте, коли плодит она своею сговорчивостью дармоедов да краснобаев? Выходит, что ей и после смерти самое место в преисподней. Однако в Законе Божьем нету заповеди - не воскорми тунеядца. Коли обвинять доброту, тогда и Землю-матушку не трудно укорить тем, что она питает собою и белену, и волчье лыко... Не Земля, знать, виновата, а зернышко. Однако же и злое зернышко сотворено владыкою не по недомыслию, а с умыслом. И в нем, видать, имеется необходимость. Выходит, что в устройстве жизни земной все мы чего-то сильно недопонимаем. Ведь, по сути, мы не знаем даже того, для чего она задумана, жизнь? Чем она становится потом? Где скапливается? Что из нее дальше господь лепит? А насчет того, что им в жизнь всякое мироедство выпушено, так ведь на то и щука в море, чтобы карась не дремал... Ведь человек от человека . усовершается... Тихон собрался, ушел в деревню, а Корней, сидючи в раздумье, даже иглою портняжьей поддевать позабыл. Вперился в ламповый на столе огонек недвижным взором и задеревенел. Он и внимания никакого не обратил на то, что дверь клетухи кем-то осторожно отворилась и обратно вернулась до порога, никого не впустивши. Ему лишь где-то далеко в себе подумалось: "Нешто Тихон воротился? Может, денег спросить?" Корнею даже вздохну лось: что-де с гулеваном поделаешь? Вздохнулось, и горькая эта дума привела его немного в себя. И опять он ухватился за иглу. Но и стежка путевого не успел положить, как ламповый огонек заволновался безо всякой видимой причины - вроде кто подул на него сверху. "Дверей путем не прикрыл",~-снова подумалось Корнею о Тихоне. Отложив с колен работу, он собрался подняться, чтобы унять сквозняк, но лампа вдруг совсем погасла. - Керосин кончился? - сам у себя спросил Корней. Он, придержавши рукавом горячее стекло, поболтал лампою. Нутро ее жестяное плескануло тяжело. "Странно, однако",- подивился Корней и шагнул - сходить в избу, огня принести. Но из темноты ка-ак кто-то дохнет ему в лицо полной грудью. Ажио свалило обратно на лавку, затылком о стену пристукнуло. И тут уж явно раздалась дверь да крепко захлопнулась. И сеношная проделала то же самое. И все. И ни звука больше ни в доме, ни во дворе. Что могло Корнею этой минутой подуматься? Да ничего. Просто сидел он, ждал смерти, чуя на лице такой холод, будто оно ледяной коркою от того дыхания взялось. Никто, однако, в клетуху не воротился, не представился хозяину и огня в лампе не засветил. Пришлось Корнею пересиливать себя - не век же истуканом сидеть. Встал он на слабые ноги, из дому вышел. На дворе полные сумерки. На небе ни луны, ни звездочки. Только вьется, мельтешит в воздухе мартовский легкий снежок. При нем ясно видать, что по двору натоптаны одни только разлапистые следы тяжелого на поступь Тихона. Корней за ворота выбрел - и там никого. Протоптанный в сторону реки Толбы медвежий след Тихона успело припорошить снегом. Боле ничего. Лишь какая-то крупная птица минует облетом заречное село Обзорино. Должно быть, идет на дальние кедрачи. То ли глухаря понесло на скорое токовище, то ли неясыть оголодала- решила подохотиться, а может, и впрямь... ведьма полетела., полощет над землею своею черной раздувайкой... Насчет ведьмы не Тихон сочинил. Последнее время стали многие поговаривать, будто бы появилась в тайге серебряная девка. Прикрыта девка черным балахоном, который служит ей заместо крыльев. Придумано еще, что ее вроде бы диким вихрем на землю с луны сдунуло, что никакая она не ведьма. Просто на луне все люди таковы. А имелось убеждение еще и такое, что никакой вихрь ни с какой луны ее не сваливал - это колдуньи Стратимихи дочка. Прилетает она из тайги до Юстинки Жидковой, дружбу якобы с которой старательно охраняет от людей, а особенно от матери. Ерунда, конечно, собачья. Но ежели эта ерунда и вправду имеет облик ведьмы, так неужто ей захотелось пахать ночное небо только для того, чтобы погасить огонь в лампе? Чепуха, конечно. Но ведь кто-то в доме был. Или Корней совсем уж с ума рехнулся? С тем и воротился Мармуха в дом. Опаскою забрал он из своего закута лампу, в избе поспешно насадил на ее фитилек живой свет, однако в клетуху пойти не поторопился. А присел в избе на лавку, стал прикидывать: "Может, Тихон какую шутку надо мной вычудил? Может, надеется пуганым меня сотворить, чтобы я никак не сопротивлялся его разгулу? Люди-то пересказывали, что Тишкина свора грозилась из меня идиота сделать. Я, видите ли, брату плешь переел. Видно, и девку таежную они придумали Юстинку опорочить, потому как она всею душой меня жалеет. Грозится свару наказать. Да что она с ними сделает? А с этих штукарей любая проделка станется..." Станется не станется, а на этом выводе Корней немного успокоился. Но боязнь вовсе не покинула его. Все казалось, что по оконцам не снег шебаршит, а кто-то огромный, сизый трется поседелой спиною о стекло. Поленья в печи стреляют - не совсем просохли за долгую зиму. Ворошатся поленья в огне, а представляется, что кто-то через трубу в устье печное спрыгнул и сейчас вылезет наружу... И все-таки не идется ему в клетуху. Что делать? Уйти бы сейчас ему из дому совсем, переночевать бы где-нибудь. Да кому такой ночевальщик нужен? Обзоринцы давно говорят, что, мол, старшой Мармуха Юстинки Жидковой не лучше. Потому девка и бегает за ним. А Корней лишь вид кажет, что не хочет молодой красоте жизнь портить. Сами же они давно сладили... Чего Корней с Юстиною сладили, о том, правда, речей не заводили. Да и что же, кроме Юстинки, никто на Тараканью заимку не ходил, что ли? Поспешал до Корнея всякий народ - и девки, и бабы, и мужики, и парни: кому примерку, кому пошив... По-всякому жизнь на земле строится. А у старшого Мармухи была именно такая. Вот сидит Корней в избе, голову повесил. На ум лезет всякая чертопляска. "А что, ежели, - думает он, - я, в своем горе, и в самом деле у сатаны на примете? Ох, взять бы насмелиться да продать ему душу! Только бы избавиться от поганой образины! Можно было бы тогда дозволить Юстинке любить меня..." Вот в это время и взялся во дворе страшный гомон: захлопало калиткою, захрустело ломким снегом, дурным пением наполнилась тишина... Корней с лавки точно ошпаренный соскочил. Не разобрался что к чему, на колени перед иконой упал. Давай креститься на образ богоматери, давай поспешно каяться в том, что допустил до себя лихую думу. Да только не дал ему путем разговориться с богородицей голос родного брата. Оказалось, что никакие не посланники сатаны прикатили до Корнея за кровавой договорной подписью - воротился на веселых ногах беспечальный Тихон со всею своей колобродиной. Но на этот раз сборище братово Корнея не раздосадовало. Скорее наоборот: ему вдруг занемоглось хотя бы таким способом отделаться от одиночества, которое подступило сегодня до него, можно сказать, с ножом к горлу. Однако бубнявый за окном голос Тихона нежданно да во всю пьяную неосторожность доложил собутыльникам своим: - Да я чо? Я и сам бы... со всею душою... в погреб его... Сиди, не ворчи! Только не-ет, лаврики7, и еще раз - нет. Не могу я вам такого дозволить. Мать помирала - наказывала, батя завещал: Корнею быть для меня отцом, мне для него сыном. Вот в чем закавыка. Поняли? А так бы я его и сам - в погреб. И без вас бы давно управился, да греха на душу брать не желаю... - А мы у тебя на что? На чо мы-то у тебя? -высказался чей-то голос и настырно потребовал ответа.- Ну? - Ну и сажайте,- взвизгнул вдруг Тиша.- Вон погреб, вот - я... А отца родимого не дозволю,- уже слезно ерепенился он.- Ежели немного побить это ничего, это на пользу. А в погреб - ни-ни! Только без меня... Я сердцем человек слабый - ступайте одни. Чуток побейте, а я тут погожу. Потом я вроде бы выручать его прибегу. Давайте, давайте. Не стойте... Вот ведь еще каким бывает человек. Пьянка, скажете, виновата? Пьянка, конечно, она баба сволотная, но не сволотней негодяя. Она даже хороша тем, что хмельной мужик навыворот шит все матерки наружу. Вот и Тише Глохтуну допилось на этот раз до самой подноготной. Не стал Корней дожидаться в избе, когда в дурозвонах согласуется хмельная блажь. Убрался в клетуху, где задвинул на двери надежный засов. И вот опять полезли ему в голову прежние мысли. И повторно подумалось ему, что заявись до него нечистый дух, продался бы он черту-дьяволу со всеми своими потрохами. Да. Красив Полкан с хвоста...