Гюнтер Браун - Утофант

— И потому в самый раз на бульон, — подытожила она.

И это ему тоже в ней нравится: ее задиристость и ирония и то, что она никакого значения не придает комплиментам. Это свойственно женщинам, которые в них не нуждаются. Но и она пусть смело скажет ему, как его оценивает. Он не страдает повышенной чувствительностью, так что нет необходимости играть в вежливость, он умеет сносить критику. И, более того, будет рад ей.

— Даже и не знаю, — тихо ответила Уна. Просто взять да и сказать, что человек, мол, таков и таков, перечислив какие-то его черты, ей и в голову не приходило. Так, на ее взгляд, даже какой-нибудь предмет нельзя было по достоинству оценить — телевизор, скажем, или автомобиль. Лишь в определенных ситуациях, считала она, предмет показывает, каков он на самом деле. А с человеком и того сложнее. Ее представление о Дидасе было расплывчатым. Сумеет ли он развить в себе черты собственной индивидуальности? То, что ей в нем уже было известно, не являлось, на ее взгляд, индивидуальными особенностями.

— Ты, я вижу, колеблешься, — сказал он кротко. — Что ж, это лишь просьба, ты можешь все обдумать, совершенно не обязательно давать немедленный ответ; я застал тебя врасплох, ты уж меня прости, Уна.

Не проблескивала ли тут искорка индивидуальности? Способность к ожиданию?

— Мне надо заглянуть на Троицкие острова, — сказала она, — я должна там кое-что забрать. — Она знала, что у него есть свой самолет.

— Ну конечно, — сказал он, — завтра и полетим. Да и мне хочется побывать в твоих родных местах. Возможно, я лучше стану тебя понимать. Он рассмеялся. — Или еще больше запутаюсь в твоих загадках. В этом тоже есть свое удовольствие.

Самолет его был из породы напоминающих музейные экспонаты, однако надежных колымаг: летал небыстро, но зато на взрывобезопасной смеси, а в случае, если бы отказал мотор, мог спланировать на посадку. Правда, полет растянулся на два дня, пришлось сделать промежуточную посадку на Багамах и там переночевать. Когда же в лучах предполуденного солнца вынырнули Троицкие острова, Уна посоветовала Дидасу передать свой пеленг на Южную посадочную станцию для автоматического управления приземлением.

— К чему? — спросил он. — Я совершенно ясно вижу внизу взлетно-посадочную полосу.

— Я настаиваю на этом, — сказала Уна, — или я прыгаю.

— Да ведь полоса прямо у меня перед носом. — Перед носом-то перед носом, но атмосферные условия здесь совсем не такие, как у тебя дома. Вполне может оказаться, что эта полоса — просто фата-моргана.

Ты лучше прислушайся к указаниям с посадочной станции. Он с неохотой перестроился по сигналам.

— Вот пожалуйста, я их слушаюсь, но мы садимся теперь прямо в море. Смотри, ты же видишь, как уходит теперь полоса, мы сядем точнехонько рядом и покатимся вниз с утесов.

— Зайди еще раз, — сказала Уна. Дидас стал заходить снова. — А теперь включай автоматическое наведение.

— Ну нет, я лучше доверюсь собственным глазам, так я всегда садился наилучшим образом. А откуда ты знаешь специальную терминологию? — спросил он. — Ты что, знакома с техникой пилотирования?

— Я знакома с этими островами, и я говорю тебе, что здесь твои глаза тебя обманывают.

— Мои глаза никогда еще меня не обманывали. Не обманут и на этот раз. Я всего неделю назад прошел обследование. Результат — 1-а.

— Ну неужели ты не можешь мне поверить? Ведь я здесь дома, Дидас!

— А я веду самолет. У меня удостоверение в кармане и ответственность на плечах, и я буду полагаться на мои собственные глаза.

— Только не здесь, — сказала Уна, — не на островах Смещения.

Он пропустил это мимо ушей и стал снижаться по собственному разумению. Когда наушник разразился предостерегающими восклицаниями, он его отключил.

— Они лишь сбивают меня с толку, я иду точно на полосу, видишь, Уна? Аккуратненько на середину полосы, — гордо говорил он.

В действительности самолет опустился в сотне метров от полосы, на комковатом и каменистом поле. Уна еще успела застопорить двигатель, но все же самолет от удара развалился, ремни безопасности оборвались и обоих швырнуло с безжалостной силой.

Вытаскивая Дидаса из-под обломков, Уна кивнула на валявшиеся кругом части разбитых машин.

— Я думала, ты окажешься умнее своих предшественников.

Дидас продолжал упрямо твердить о своем якобы безукоризненном пилотировании при посадке:

— Но я же ведь не слепой. Я держал полосу точно по визиру.

— Держал, ну конечно, держал. Вот только от машины твоей остались теперь одни рожки да ножки.

Уна думала: «Но все-таки он продемонстрировал индивидуальную черту упрямство, готовое отстаивать себя не на жизнь, а на смерть. Что ж, будем собирать свои кости».

— Воздух здесь другой, — с трудом проговорил оглушенный Дидас, когда она извлекла его из-под руин самолета. — Но я все делал как надо, в этом меня никто не переубедит.

«Просто непоколебимое упрямство, — подумала она. — Способна ли реальность излечить его?»

И она мягко сказала:

— Ты еще взглянешь на это иначе, Дидас, можешь мне поверить.

Вдали она заметила автомобиль, которому предстояло доставить их к зданию навигационной службы. Машина медленно приближалась, и уже можно было различить на ней красный крест.

То, что прибытие ознаменовалось катастрофой, не слишком потрясло Уну. Быть может, Дидас теперь поневоле станет благоразумнее и постарается учитывать атмосферные особенности этого края и даже попытается, глядишь, приноровиться к ним и научится в конце концов вести себя в новых условиях. Тем горше было разочарование Уны, когда ей, словно ребенка, пришлось тащить его за собой, целиком занятого, по-видимому, мыслями о том, как доказать, что садился он как следовало, строго по правилам. А если что и не так, то все дело в посадочной полосе.

Уна предприняла попытку объяснить ему те необычные свойства атмосферы, вследствие которых условия, царившие на островах Троицы, были совершенно другими и всякая вещь представлялась другой, и не только по-иному, чем в родной Дидасу метрополии, но другой и в сравнении с самой собою, раз за разом, все снова и снова, что-то подобное тому, как различие преломлений света в воздухе и в воде становится заметным лишь на их границе.

Убедившись в его безнадежном упрямстве, она решила не вести Дидаса к своим родителям и не знакомить его пока что со своими друзьями. Она не хотела, чтобы над ним смеялись или же, что казалось ей еще хуже, чтобы тайком судачили о нем, называя цивилизованным дикарем.

Для начала она доставила его в маленькое, не боящееся ветров бунгало, обтянутое внутри овечьими шкурами и оборудованное всеми обычными для Троицких островов удобствами.