Сергей Палий - Гости

«Зачем?» — спрашивал я, сходя с ума.

А в ответ получал сталь под ребро… И утром, здоровый, помнящий все, бодрый и, главное, здравомыслящий, сбегал с холма к своему дому.

Любому человеческому терпению приходит конец, и на четвертый, кажется, год я решился. Помню, в тот день пришел мой институтский приятель — Борька Наракшин. Когда дело дошло до ссоры, я первый дернул нож со стола и, сбив его с ног, перерезал горло… Потом я бежал куда-то, весь в крови, задыхаясь… Меня рвало, я надрывно вопил что-то во мрак ночи. Не помню… После этого удалось продержаться трое суток, и я заснул.

И очнулся… привычно глядя на тонкую тень, выползающую из-под ног! Я в отчаянье грыз землю, я разбивал кулаки до костей о ненавистный дом, я полосовал себе вены и… просыпался, бредущий с холма…

В моем мире не было ни птиц, ни зверей, не было огня, книг, воды.

Только гости, которых теперь убивал я. До тех пор, пока не пришел Алешка, мой сын. Его я… не смог, и поэтому он убил меня…

Так я тщетно пытался изменить что-то в следствиях. Потом я стал искать причину. Я стал не действовать, а думать.

Версию, что все это сон, я отбросил сразу же: нормальному человеку такое не приснится. Отсюда тут же напросился вывод, что я сумасшедший, а чудовищный солнечный мир вокруг — игра моего воображения. Тоже отбросил, проведя один элементарный тест, удостоверяющий реальность происходящего. Я убил отца — он же все равно вернется… Я знал, что мое подсознание просто не могло адекватно смоделировать реакцию на подобное осмысленное действие. И оказался прав.

Вы когда-нибудь убивали собственного отца? Пусть даже после того, как он шесть раз лишал жизни вас. А?

Дальше я начал размышлять, почему я не могу вырваться из этого замкнутого круга. Если допустить, что я каждый раз просыпаюсь в одном и том же месте и начинаю проживать один и тот же день, то можно было бы предположить действие какого-то временного цикла, но, согласно физике, такое не возможно в принципе, да и память моя… доказывает обратное. Значит, все-таки мое субъективное время движется линейно. Может быть, его вектор… В общем я повернул мозги, выдвигая сотни гипотез и догадок, и ничего, совсем ничего не смог объяснить.

А гости приходили, и холм подстилал мне под ноги прохладную землю, и знойные дни один за другим заканчивались смертью.

Привык к здешней «жизни» я примерно на седьмом году. Конечно, не возвращайся ко мне каждое утро рассудок, я бы за неделю тут свихнулся. Но этот чертов здравый смысл, словно хлесткий удар бича, обжигал мое истерзанное сознание снова и снова.

Постепенно притупились все чувства: сначала удивление, потом растерянность, гнев, ненависть, страх, боль, жалость. Когда осталась лишь вера, мне пришлось начать верить в Бога. Потому что верить нужно обязательно во что-то, а когда больше не во что, то остается верить лишь в Него… Я неумело молился, взывал к Нему, просил Его услышать меня, проклинал за безучастность, призывал к пощаде… Наконец устал.

Осталось отчаяние. И еще чуточку равнодушного любопытства, что ли. Ведь гости каждый день вели себя по-разному. Иногда встреча затягивалась аж на несколько часов, иногда она длилась считанные минуты. Не важно. В последнее время я стал все чаще и чаще провоцировать приходящих людей на конфликт, чтобы все кончалось как можно быстрее. Вчера вот… Я прекрасно понимал, что ни один из них ни в чем не виноват, я, бывало, даже убеждал себя, что это не они приходят ко мне, а какие-то фантомы, марионетки с приращенными мыслями и вделанной психикой тех людей, которых я когда-то любил больше всех на свете. Я успокаивал себя этой мыслью, причиняя им боль, обижая их, но где-то в вибрирующей глубине души я чувствовал затихающие толчки, шепчущие мне еле слышно: это они приходят к тебе… это они приходят… это они…

Эти короткие звуковые сокращения были похожи на тиканье часов, у которых кончается завод.

Я лежал на раскаленном холме и смотрел на солнце, не опуская век. Оно, наверное, уже минуло зенит. Я не видел, потому что его жесткий свет спалил сетчатку. Слезы, вытекши из ослепших глаз, высохли на губах, оставив соленый привкус.

Когда-то очень-очень давно, невообразимо давно, так давно, что в памяти остались лишь смутные штришки ассоциаций, у меня была другая жизнь. Там день начинался в разных местах, там была суета, были склоки, чувства переполняли грудь, я осязал, как струятся сквозь меня потоки энергии, исходящие от других людей, я сам излучал что-то. Что-то хорошее, я уверен! Тогда мир был до граней наполнен счастьем.

Я почему-то часто вспоминаю, как мы с Лидкой и Алешкой ходили в парк однажды. С самого утра сандалил ливень, но мы пошли. И специально не взяли зонты. Шарахал гром, безумствовал еще не очень холодный осенний ветер, а Алешка носился с визгом по высокой траве, сдирая с себя промокшую до нитки маечку. «Папка! — орал он, врезаясь в мою ногу. — Папка! Шезлонги срочно нужны!» Он обожал, выучив какое-нибудь новое слово, щеголять им где ни на есть. А Лидка, хихикая, шлепала его под зад и кротко говорила вслед: «Котенок!» Так, чтобы он не услышал, потому что «взрослых детей так не называют».

Как мы бесились под этим дождем… До самого вечера. Потом, придя домой, хлебали обжигающий чай с малиновым вареньем целый час, хохоча и вспоминая, кто как брякнулся в лужу. И все трое на следующий день слегли с ангиной…

Мне никогда не понять, почему тот мир кончился. Внезапно, навсегда. В чем же я промахнулся, где ошибся? Я развенчал уже всего себя, я оторвал все лепестки своей совести, но ничего не нашел. Сердцевина оказалась пуста.

И теперь у меня осталось только одно желание, только одно…

Не приходите ко мне!!!

Алешка, Лидочка, отец, исчезните! Слышите! Никогда никто не возвращайтесь в мой ад для того, чтобы убивать меня! Нет, мне уже не больно, мне плевать на боль, я разучился чувствовать, но я не хочу, чтобы вы, люди, которых я так любил, которые вечно останутся в моем истерзанном сердце, убивали меня. Потому что я знаю, что вам тоже больно! И ваша боль в сто крат сильнее моей, ибо вы к ней никогда не сможете приучиться…

Вы здесь только гости. Не приходите, пожалуйста…

— Папка! Папка! Нам фиорд нужен! Срочно!

2001, Самара