Клиффорд Саймак - Крестовый поход идиота

За полтора часа я выловил всех больших рыб. Оставалась еще какая-то мелочь, но с ней я не стал возиться. Связка получилась такой большой, что я не смог нести ее в руке — рыба по земле волочилась. Пришлось перекинуть ее через плечо. Жутко мокрая эта рыба.

Я позвал Джигу, и мы пошли в город.

Все, кто со мной встречался, останавливались, смотрели на мою мокрую рыбу и спрашивали, где я ее поймал и на что, и осталась ли там еще, или я всю выловил. Когда я говорил им, что всю выловил, они смеялись, как ненормальные.

Я как раз сворачивал с Мейн-стрит на дорогу к дому, когда банкир Пэттон вышел из парикмахерской. От него хорошо пахло чем-то из тех флакончиков, из которых парикмахер Джейк опрыскивает своих клиентов.

Он увидел меня с рыбой и остановился на дороге. Посмотрел на меня, посмотрел на рыбу и потер свои пухлые руки. И, будто я ребенок, сказал:

— Ух ты, Джимми! Где ж ты взял такую рыбу?

Можно подумать, я не имел на нее права или добыл ее нечестным путем!

— В яме, за фермой Элфа, — сказал я.

И в ту же секунду, не стараясь этого делать, я увидел его так же, как одуванчик, — его желудок и кишки, и что-то похожее на печенку, а над всем этим, в окружении рыхлой розовой массы, что-то пульсирующее. Короче говоря, сердце.

Я думаю, до меня еще никому не удавалось так ненавидеть чужие внутренности.

Я протянул руки — то есть не то, чтобы протянул, потому что в одной руке я держал удочку, а второй придерживал связку с рыбой, — но как будто и вправду протянул, схватил его сердце и сжал его сильно-пресильно.

Он судорожно глотнул воздух, выдохнул и обмяк — куда и девалась вся его прыть. Мне пришлось отскочить с дороги, чтобы он не свалился на меня, когда падал.

Он грохнулся на землю и замер.

Из своей парикмахерской выскочил Джейк.

— Что с ним случилось? — спросил он.

— Упал, — сказал я.

Джейк посмотрел на него:

— Это сердечный приступ. Я в этом разбираюсь. Побегу за доктором.

Он помчался по улице к дому дока Мэйсона, а со всех сторон стали собираться люди.

Здесь были Бен с сыроваренного завода, Майк из бильярдной и несколько фермеров, которые вышли из магазина.

Я выбрался оттуда и пошел домой. Ма обрадовалась рыбе.

— Она, должно быть, очень вкусная, — сказала она, рассматривая рыбу. — Как тебе удалось поймать столько, Джим?

— Клевало хорошо, — сказал я.

— Ну, давай, отправляйся ее чистить. Мы сейчас съедим немного, парочку я отнесу проповеднику Мартину, а остальные натру солью и положу в погреб, в холодок. Пусть лежат там на будущее.

Тогда же с улицы прибежала миссис Лоусон и рассказала ма о банкире Пэттоне.

— Он разговаривал с Джимом, когда это случилось, — сказала она.

Ма обернулась ко мне:

— Почему ты не сказал мне, Джим?

— А я забыл об этом, — сказал я. — Я тебе рыбу показывал.

Они продолжали говорить о банкире Пэттоне, а я пошел в сарай чистить рыбу. Джига сидел и смотрел, что я делаю. Он не меньше меня радовался рыбе, будто приложил к этому свою лапу.

Только не подумайте, что я хочу вас убедить в том, что Джига и впрямь заговорил. Он как будто заговорил — вот в чем дело.

— Хороший был денек, Джига, — сказал я. И Джига ответил — "ага, хороший". Он вспомнил, как носился вдоль ручья, как спугнул лягушку и как хорошо пахло, когда он рылся носом в земле.

Люди все время смеются надо мной, шутят шуточки, цепляются, потому что я деревенский дурачок, а этот дурачок им вперед сто очков даст. Они бы испугались и с ума спятили, если бы с ними собака заговорила, а мне — хоть бы что. Я просто подумал, как здорово, что Джига умеет говорить и что теперь не придется самому догадываться. Мне и в голову не пришло удивляться; я давно знал, что Джига умный пес и может говорить, если захочет.

Мы поболтали с Джигой о том о сем, пока я чистил рыбу. Когда я вышел из сарая, миссис Лоусон уже ушла, а ма возилась на кухне со сковородкой, собираясь жарить рыбу.

— Джим, ты… — неуверенно сказала она. — Ты ведь не имеешь отношения к тому, что случилось с банкиром Пэттоном, правда? Ты его не толкнул, не ударил, нет?

— Як нему вообще не прикасался, — сказал я, и это была правда. Я действительно к нему не прикасался.

После обеда я пошел работать в огород. Ма немного подрабатывает по домам, но без огорода мы пропали бы. Раньше я тоже подрабатывал, но после того, как подрался с Элфом, когда он меня обсчитал, она больше не разрешает мне наниматься. Говорит, если я буду ухаживать за огородом и ловить рыбу, то и слава Богу.

Работая в огороде, я нашел еще одно применение своему новому зрению. В капусте были гусеницы, и я видел их каждую в отдельности. Я сжимал их, как банкира Пэттона, и они умирали. На листьях помидоров я обнаружил какую-то мучнистую сыпь и подумал, что это вирус — такой она была мелкой. Я увеличил ее, рассмотрел хорошенько и заставил убраться. Я не давил ее, как гусениц. Просто заставил ее убраться.

В огороде весело работать, когда ты можешь заглянуть в землю и увидеть, как растут пастернак и редиска, когда можешь убить личинок, которые их едят, и когда знаешь, все ли там в порядке, в земле.

На обед у нас была рыба и на ужин рыба, а после ужина я пошел погулять.

Сам того не желая, я оказался у дома банкира Пэттона и почувствовал, что там горе.

Я остановился на обочине и впустил в себя это горе. Думаю, что, стоя у любого дома в городе, я без труда мог бы понять, что происходит внутри, но я не знал, что умею это делать, и поэтому не пробовал. Просто горе в доме Пэттона было таким глубоким и сильным, что я его заметил.

Старшая дочь банкира была наверху в своей комнате, и я видел, как она плачет. Вторая дочь сидела с матерью в гостиной. Они не плакали, но были очень одиноки и потеряны. В доме были еще и другие люди, не такие печальные, — наверное, соседи, которые пришли, чтобы составить им компанию.

Мне стало жаль этих троих и захотелось им помочь. Я не подумал, что плохо поступил с банкиром Пэттоном, но мне было жаль этих женщин, ведь не виноваты же они были в том, что банкир Пэттон был таким. Поэтому я стоял там и хотел им помочь.

И вдруг я понял, что, кажется, могу, и попробовал сначала с дочерью, которая была наверху, в своей комнате. Я дотянулся до нее и сказал ей счастливые мысли. Сначала это было непросто, но я быстро наловчился и в два счета сделал ее счастливой. Потом я сделал счастливыми остальных двоих и пошел своей дорогой, радуясь тому, как помог этой семье.

Проходя мимо домов, я прислушивался. Большинство из них были счастливыми или, по крайней мере, довольными, хотя я нашел и несколько печальных. Не задумываясь, я дотянулся до них и дал им счастье. Не потому, что чувствовал себя обязанным делать добро кому-то в особенности. По правде говоря, я и не помню, какие дома я сделал счастливыми. Просто я подумал, что, раз я умею делать счастье, то должен его делать. Плохо, если у кого-то есть такая сила, а он ее не использует.