Сергей Булыга - Андел

А фельдфебель развернулся на высоких каблуках и пошел себе вон, усы лихо покручивая. И был, все знали, зверь зверем. Никому пощады не давал, законы строго соблюдал. Нахмурился кузнец.

А странница за печку спряталась и даже к ужину не показалась.

Всю ночь кузнец в кошмарах провалялся. Беда! Этот фельдфебель, ему ничего не докажешь: упрячет странницу в дальний острог и на крылья не глянет. Бежать ей, бежать срочно надо! Правда, он без нее... Ну, а кто он такой? Он - никто. А она...

Встал кузнец, свечку зажег, пошел, глянул за печку - спаслась! Улетела! Завтра утром фельдфебель придет, а кузнец ему скажет...

Только трудно вдруг стало дышать, повалился кузнец на подушку, зажмурился. Эх, если б не крылья, если б такая, как все... Или пусть даже андел, ведь так еще лучше, уж он бы старался! Вздохнул и забылся кузнец, словно умер.

А утром проснулся - глазам не поверил. Снова андел сидит, кушать ждет, улыбается. Просветлел кузнец. Накормил, нагляделся, на работы побежал. С работ прибежал, накормил, нагляделся - и на лежанку.

Лежит он и думает: забыл фельдфебель, истинно забыл! Небось, в корчме сидит и пьянствует. И ладно! Улыбнулся кузнец, лег на левый, чувствительный бок и заснул беспечально.

Крепко спал, ничего не приснилось. А кто еще может присниться, когда андел едва не под боком?! Только ближе к полуночи... бряк! Рядом где-то. Кузнец подскочил, осмотрелся. Нет, тихо. А может, фельдфебель? В окно глянул - нет, спят все кругом. Ну и он опять на боковую.

А под самое утро вновь брякнуло.

Тут кузнец подниматься не стал, только глаз приоткрыл - андел в окно возвращается! Волосы распушены, рубаха распахнута, грудь белая навыкат... К печке идет, словно лебедь плывет, - ни одна половица не скрипнет - и тихо поет. Нежно, ласково так. Вот когда он впервой ее голос услышал! Только радости не было.

А утром поднялся кузнец как ни в чем не бывало, андела накормил, в доме прибрал, в кузнице намахался, на ночь опять завалился и притворился, что спит.

И только стемнело как следует, андел снова лебедью проплыла, окошко открыла... и улетела!

Подхватился кузнец - и за нож... нет, за топор! Нет, все бросил и так побежал. Прибежал куда надо, стал под окошко и слушает.

Темно в чужой хате, мертво... Нет, живо! На печке возятся, шушукают. Один голос, потоньше, мурлычет ласково и очень знакомо. А другой, что потолще, браво этак подхохатывает, а после жадно шепчет:

- Ангел ты мой! Ангелочек!

Кузнец дальше слушать не стал и ушел.

А как только окно на рассвете раскрылось, и как только странница потною ножкой на половицу ступила... так кузнец ее за волосы схватил и во двор поволок.

А со двора да в кузницу. Там бросил ее под ноги, а сам стал горн раздувать. После клещи накалил, и к анделу. Рубашку на ней разорвал, на брюхо повалил, коленом придавил и горячими клещами с корнем крылышки выдрал, золою присыпал и стал ждать, когда опомнится.

Опомнилась. Села, рубашку не оправила. И улыбается.

Почернел кузнец, осерчал до крайности и за ворота вытолкал. Она стала у ворот и улыбается. Очень даже ласково, небесно улыбается. И сквозь прорехи богатое тело горит... Да только кузнец...

- Пошла вон, проклятая!

Странница голыми плечами пожимает.

- Ну, как знаешь, - говорит.

А после развернулась и пошла. Опять к фельдфебелю.

И у них потом семеро деток случилось, один другого краше. Странница остепенилась, раздобрела, замаслилась. Но, как и прежде, все больше молчит. Фельдфебель, бывало, пьяный со службы придет или - тоже случалось - от девок каких непотребных, так обязательно андела вожжами выходит - то ему щи пригорят, то квас перебродит - а она все равно улыбается. Андел он и есть андел.

А кузнец? Он повесился. В тот же день.