Далия Трускиновская - По-нашему, по-купечески !

— Куда сегодня? — спросила Наденька уже на пороге бокса.

— Еще не решили, — ответил вместо Корсунского Яценко.

— Если ты один раз исхитрилась лечь под шефа, это еще не повод вечно навязываться обедать за его счет! — говорили при этом выразительные глаза специалиста по связям с общественностью.

— В постели от него толку мало, так пусть хоть покормит одинокую трудящуюся женщину! — весело возразили нахальные глазки Наденьки.

Все трое вошли в машину и уселись поудобнее, Корсунский — на заднее сиденье, Наденька — на боковое, Яценко — перед панелью.

— Поехали, что ли? — ненавязчиво распорядился Корсунский. Машину качнуло, снаружи тихонько взвыло и заурчало.

Яненко соображал, как избавиться от Наденьки и сообразил-таки. Были, были в Москве места, куда уважающая себя дама старалась не показываться.

— Саша, ты не забыл? Сегодня у Тестова сибиряки собираются, достаточно правдоподобно напомнил он начальству. — Помнишь, зачем они приехали?

— Вот черт! — столь же правдоподобно вспомнил Корсунский. — Молодец! Если бы не ты!..

Имелось в виду — если бы не Яненко, то Корсунский проворонил бы этих мифических сибиряков, которые, как всем известно, и привозят в Москву натуральные самородочки. Так что надо их перехватить, пока сибиряки еще трезвы, бодры и заняты делами, потому что вечером они уже будут колобродить в самом дорогом борделе, и драгоценность запросто достанется девкам.

— Так я к Тестову сворачиваю?

— Что за вопрос!

Наденька переводила подкрашенные глазки с обманщика-шефа на обманщика-подчиненного. Личико изобразило обиду и немой вопрос: «А я?!?»

Яненко торжествовал.

Возможно, еще и потому, что восемь лет назад подбивал-таки клинья под эту самую Наденьку, но она метила куда как выше. Вот пусть и едет обедать одна в какую-нибудь занюханную кондитерскую!

Ненавязчивое урчание делалось все тише и наконец смолкло совсем.

— Можно выходить, — сказал Яненко.

Гараж, куда они прибыли, был дизайном поскромнее того, что располагался в подвале банка «Аскольд», но куда обширнее. Одновременно распахнулись двери двух боксов и Корсунский, можно сказать, лицом к лицу столкнулся с давним дружком-соперником Калгановым. Два года не видались — и на тебе, именно в тот момент, когда за спиной Корсунсконо еще видны простенькие внутренности «тройки»!

— А приличные люди, между прочим, на «субару» приезжают… — не разжимая губ, прогудел за спиной Яненко.

— Валера! — Корсунский раскинул объятия, и шуба заиграла в голубоватом свете незримых лампочек.

— Сашка! — Калганов отвечал таким же царственным жестом, и они на секунду сделались похожи, как будто один и тот же деловой мужчина в бобрах, с сытой рожей и интеллектуально лысеющим лбом отразился в зеркале.

— А это — Наденька! — Корсунский посторонился, являя взорам нахлебницу.

Наденька прекрасно слышала гудение Яненко. Вывод сделать ей было несложно — Валера будет поперспективнее Корсунского.

— Хоть бы отрекомендовал меня, — упрекнул Калганов, спеша припасть к дамской ручке.

Корсунский отрекомендовал столь блестяще, что Калганов, который дураком уже и в материнской утробе не был, сообразил, откуда вдруг такая любовь к нему со стороны заклятого приятеля.

Но игра забавляла его — и он предложил всем присутствующим пообедать у Дюссо.

— Я бы рад, но у меня сегодня сибиряки, — соврал Корсунский. — Сам понимаешь! Надюша, ты уже была у Дюссо?

— Нет, но много слышала, — сказала Наденька, сделав восторженные глаза и таращась на Калганова, как девочка-фанатка на раскрученную группу в полном составе. Она и сама удивлялась, до чего неотразим подобный взгляд, но раз глупым мужчинам для полного счастья требуется именно тупое восхищение, Наденька его предоставляла в полном объеме.

— Поскорее, пожалуйста! — крикнул от своего пульта оператор. — В канале еще три машины!

Оказалось — референт-телохранитель, сопровождавший Калганова, завозился в салоне. Он выскочил, и тут же двери обоих боксов закрылись.

— Сергеич! Сани к подъезду! На две и на три персоны! — сказал оператор в микрофон. — Господа, вас когда ждать?

— Через полтора часа, — первым отвечал Шалганов.

— Часа через два, — вместо Корсунского выпалил Яненко. Таким образом он подтверждал свое вранье насчет сибиряков, которые меньше за столом не сидят, и вынуждал Наденьку возвращаться назад хоть с Калгановым, хоть с чертом лысым! Но только не с Корсунским.

Пока поднимались на лифте, а потом — по широкой лестнице с дубовыми перилами, Наденька как-то так незаметно оказалась рядом с Калгановым, и при выходе на свежий воздух уже держала его под руку.

— Добро пожаловать, ваше благородие! — приветствовал огромный дворник с бородищей во всю грудь, в фартуке поверх тулупа и при положенной ему бляхе на груди. — Вон, Никита и Яша дожидаются!

Из заиндевевшей фальшивой бороды возле самого рта торчал черненький шарик микрофона.

Корсунский и Яненко направились к саням, сели и позволили извозчику укутать их ноги ковровой полостью. Наденьку они благополучно сблагостили и она для них более не существовала.

Да и многое для них сейчас не существовало. Ибо они наслаждались.

После искусственного света в банке «Аскольд», в гаражах, в машине, после стерильной, дезодорированной и потому припахивающей какой-то медициной атмосферы они оказались под отчаянно голубым небом, под сверкающим солнцем, вдохнули морозный и ароматный воздух.

— Что, Никита, овес не вздорожал? — спросил Корсунский извозчика.

— Вздорожал, Александр Артурыч! — весело отвечал красивый парень, и ясно было, что врет, но белозубая улыбка сияла такой несокрушимой искренностью, что рука Корсунского сама полезла во внутренний карман бобровой шубы, где нарочно для таких вылазок были отдельно крупные банкноты, а отдельно — мелочь.

— Довезешь до Тестова с ветерком — двугривенный дам! — пообещал он.

О том, что Никиту с Яшей и еще человек пять извозчиков станция нанимала помесячно, платя им хороших деньги, Корсунский как бы и знать не знал, ведать не ведал, да и Никита принял двугривенный как должное. Охота барину баловаться — его воля!

У самого знаменитого трактира вышла неурядица.

— Гляди, Чижов! — сказал Яненко. — На своем рысаке! Придержи, Никита!

И вовремя он это сказал — что-то такое стряслось у самых дверей, то ли баба испугалась оскаленной морды крупного серого жеребца и отмахнулась от нее пестрой варежкой, то ли дитя, ведомое нянькой, исхитрилось подуть в жестяной рожок. Жеребец вскинулся, пошел боком и сбил с ног чинного старичка, по неразумию именно тут пережидавшего, когда можно будет рысцой пересечь Воскресенскую площадь.