Эрнест Маринин - Мир для себя

– Ну и что? – поинтересовался Павел.

– А черт его знает. Я пытался проявить какую-то маломальскую активность и отследить реакцию. Но разве это реакция? Все по правилам движения… Сколько прошли от перекрестка?

– М-м… Пятьдесят пять.

– Знаешь, давай догоним переднюю колбасу и сядем ей на хвост. А то свернет куда-нибудь, а мы прозеваем.

– Ну, следующий перекресток не скоро. Между ними ведь приблизительно по сто километров, вроде так мы намерили сверху?

– А вдруг проселок?

– Действительно… Умный ты, дед!

– Я не умный, я старый, – вздохнул Михайлов.

Павел увеличил скорость, и минут через десять они догнали переднюю цистерну. Она шла с постоянной скоростью около восьмидесяти километров в час, слегка покачиваясь на подвеске. Павел включил автопилот и откинулся вместе с креслом, уложив ноги на баранку. Прикрыв глаза, он шевелил губами и изредка чертыхался. Видно, всерьез сочинял балладу о сколопендре-шизофреничке. Михайлов посмотрел на него, ласково улыбнулся и, чтобы не смущать, притворился, что спит…

Когда он проснулся, вездеход стоял.

– Что случилось, Павел?

– Приехали.

– Куда?

– На разгрузку, как ты и обещал. Похоже на заправочную станцию.

Действительно, выглядело очень похоже. Сзади был перекресток – развязка на двух уровнях, с клеверным листком съездов. Справа поднималось над кустами что-то прямоугольное и бетонное, вроде трансформаторной будки. Из-за будки высовывался жирный задок знакомой колбасы. Колбаса, сунув в землю толстый кольчатый хобот, на глазах худела и съеживалась. Сперва было видно только последнее колесо, но потом из-за бетонного угла, медленно поворачиваясь, выползло краем еще одно. Как и предполагал Роберт, колбаса превращалась в сороконожку.

А перед будкой стояла машина с трубами и заправлялась, явно и недвусмысленно.

Михайлов спрыгнул на асфальт и подошел поближе. Под трубами что-то щелкнуло, шланг зашевелился, полез кверху и довольно быстро утянулся в круглую дыру в бетонной стене будки, а на асфальте осталась тонкая струйка вытекшей из шланга жидкости. Роб мазнул пальцем и понюхал – обыкновенный, не очень чистый бензин.

Тем временем трубовозка зафырчала, посигналила в терцию и тронулась. Из-за будки выехала бывшая колбаса, а ныне сороконожка, и заняла освободившееся место. Со щелчком откинулась крышка бака, показав оранжевую изнанку, заныл сигнал. Механическая рука вытянула из бетонной стены шланг и ткнула в горловину. В будке щелкнуло и заурчало.

Заправка была полностью автоматизирована. Михайлов осмотрел будку со всех сторон, но никаких признаков наличия аборигенов не нашел. Даже кассы. Он плюнул и вернулся в вездеход.

– Давай дальше. Тут никого нет.

– Вот это как раз понятно: пары, вредные выделения, тут и не должно быть людей. Само собой… Ладно, дальше – так дальше, а куда?

– На север, наверное. Посмотрим, откуда трубы везут.

Когда стемнело, они сделали привал. Вездеход оставили на обочине, разлеглись на травке и поужинали всухомятку при свете переноски.

– Ленивый ты, Паоло, – вздохнул Роб. – Худо тебя воспитали, без внимания к быту и людям. Сейчас бы похлебать окрошечки…

– Нет, Роберт, нельзя, – проникновенным тоном возразил Павел. – У человека всегда должна быть какая-то неудовлетворенность. Вот пусть окрошка останется твоей заоблачной мечтой, чтоб было к чему стремиться, чего жаждать и алкать, что влекло бы обратно на Землю. Должна же у тебя быть какая-то материальная заинтересованность!

– Окрошка – это не материальный стимул, это духовная потребность, – томно объяснил Роб.

– Ловко ты стираешь грани между материальным и духовным. А между умственным и физическим тоже можешь?

– Еще не очень. А вот аборигены, похоже, стерли – все на машины перевалили… Тьфу ты черт, ну и клаксоны у них! (По шоссе с квакающим ревом пронеслась цистерна, сверкающая фонарями как новогодняя елка…) Вот я и говорю, все на машины перевалили, а сами, небось, расползлись по уютным уголкам и умствуют. Удовлетворяют духовные потребности…

– Окрошку кушают?

– Может, и окрошку… Э-э, а тебе чего надо?! – Михайлов вскочил на ноги.

– Ты кому?

– Да вон колбаса с нашим вездеходом заигрывает!

Только что проехавшая цистерна остановилась и, поквакивая, помаргивая цветными огнями, сдавала назад, к вездеходу.

Тут и Павел вскочил:

– Передок помнет!

– Он отъедет…

Но цистерна остановилась в метре от вездехода, поквакала еще немного и, не дождавшись ответа, уехала.

– Чего это она? – Павел растерянно смотрел на Михайлова.

– Ты у меня спрашиваешь? Как говорил кто-то умный, на пустом месте гипотез не измышляю. – И тут же, противореча самому себе, предположил: – Может, хотела сигаретку стрельнуть… Так вот, возвращаясь к потребностям: как ты смотришь на еще одну чашечку чаю?

– Одобрительно, – оживился Павел.

– Ну так сходи согрей.

– Но, с другой стороны, чай горячит и возбуждает, может перебить сон… Я, пожалуй, уже не хочу.

– Тебе колом сон не перебьешь. Ну, Панчо, не капризничай, уважь старика, согрей чайку.

– Человек каждый день роет себе могилу зубами, – задумчиво проговорил Павел, глядя в пространство.

– Я не буду пить чай зубами. И вообще, кто сегодня дежурный?

Павел тяжко застонал, поднялся и побрел в вездеход…

После третьей чашки Михайлов утомился и удовольствовался.

– Вот видишь, Полоний, как хорошо, что ты нашел в себе силы.

– Последние, между прочим. Сейчас я лягу и буду спать долго-долго.

– Нет, Пашуня. Сейчас ты помоешь посуду. Из метапоследних сил. А потом ляжешь и будешь спать долго-долго – до самых двух часов ночи.

– А после – во вторую смену, да?

– А после на вахту.

– Зачем? Склянки бить или «Слуша-а-ай» кричать?

– Ну, скажем, выполнять пункт 32-д Инструкции.

– Разве что… Глубокоуважаемый начальник, а может, ну ее, Инструкцию? На такой даче…

– Не ну. Допустим, аборигены предпочитают ночной образ жизни.

– Ну да! Что они, психи?

– Очень может быть. И вообще, один мой знакомый тут долго распинался насчет вреда земных мерок и понятий. А вот мне, скажем, земные понятия подсказывают, что жизнь полна неожиданностей и что береженого Бог бережет.

– Ладно, шеф. Намек понят, босс. Только я и посуду тогда, а?

– Черта с два. Тогда ты скажешь, что уже другие сутки и что ты уже не дежурный. Кроме того, мысль о грязной посуде не даст тебе спокойно спать, и ты не наберешься сил для ответственной вахты. Так что давай сейчас.

Около полуночи Михайлова начало клонить в сон. Шоссе давно опустело. «Странно, кстати. Что, автоматы спать легли?…» Над прозрачной крышей кабины дышали в небе колючие чужие звезды. Стало холодней. Кусты свернули листья на ночь в мохнатые трубочки. Изредка в отдалении мелькали через дорогу бесшумные расплывчатые тени. Небольшие и нестрашные.