Михаил Грешнов - Тринадцатое июня, пятница

Теперь они говорят о будущем. Мэкензи ставит вопросы, пришельцы отвечают осторожно, взвешивая каждое слово. - За что вы благодарите меня? - Двадцать два миллиарда людей на Земле и девять миллиардов на Венере и Марсе получают продукты из водных растворов. - Расскажите подробнее. - В каждом доме табло и чаша с морской водой, - отвечает Лед. - Набирается нужный шифр, и продукты готовы. Мэкензи кажется, что молодые люди шутят с ним. - Оригинальное открытие, опередившее время! - вступает в разговор Эда. Мэкензи приятно и неприятно выслушивать похвалы. Он спрашивает: - Кто вы такие? - Искатели справедливости. - Как это понять? - Многое в истории, - объясняет Лед, - оказалось утерянным, забытым. Другое приписано людям, никакого отношения к открытиям не имевшим. Вспомните спор между Маркони и Поповым. Мы восстанавливаем справедливость в подобных спорах. - Почему же вы у меня? Мое открытие было утеряно? - Мы не можем вам сказать все, - ответил Лед. - Наша встреча не была предусмотрена. Что-то случилось на линии хроносвязи. Наверное, обрыв... Эда опять пощелкала включателем на браслете. - Как вы передвигаетесь во времени? - спросил Мэкензи. - Вы не должны об этом никому рассказывать. - Мне никто и не поверит. - Пожалуй, не поверит, - согласился Лед. - Но это нелегко объяснить. - Попытайтесь... - сказал Мэкензи. Напряженность с обеих сторон исчезала. - Время легко представить, как дорогу, по которой идет человечество. Объясняя, Лед придвинулся ближе к Мэкензи. Лицо его стало по-юношески мягким и добрым. - Пройденная часть дороги - это прошлое. Настоящее только миг. Собственно, настоящего нет. Существует лишь два времени прошедшее и будущее. Прошедшее мы знаем, но легко забываем. Например, что вы делали в эту минуту в прошлый четверг?.. Будущее мы можем предвидеть на кратком отрезке. Через час вы пойдете обедать, спуститесь лифтом на четвертый этаж, на террасе возьмете столик... Передвижение из будущего в прошлое происходит сквозь время. Представьте снаряд, капсулу, - я говорю упрощенно, - которая может двигаться вне зависимости от времени. Лед старался говорить как можно проще, и это было заметно. Он тщательно подбирал слова, иногда повторялся, как это делают взрослые, растолковывая что-нибудь ребенку. Опять на какое-то мгновение Мэкензи почувствовал неловкость. Юноша рассказывал необычайные вещи, а Мэкензи, приходившийся ему дедом по возрасту, напрягал мысль, чтобы понять, о чем говорит мальчишка. Видимо, Лед тоже чувствовал это и волновался. - Такой снаряд построен, - продолжал он, - невидимый, преодолевающий время. Одно лишь снаряд не может - останавливаться. На дороге истории человечества ничто не останавливается: обычный закон непрерывности движения. Только обрыв хроносвязи или неполадка на службе времени могут остановить нас. - Это часто случается? - спросил Мэкензи. - Я знаю два случая, - ответил Лед. - Орни застрял в ледниковом периоде и едва не замерз. Элл и Мини задержались в 1521 году при штурме Кортесом Теночтитлана - столицы ацтеков. - Как же вы изучаете прошлое? - Мы сближаемся с ним до отставания на одну тысячную секунды, и тогда нам видно и слышно все - даже дыхание человека. - Так было со мной? - С вами - тоже. - Однако... Мэкензи поежился. Как бы то ни было, но знать, что возле тебя стоят неощутимые, невидимые свидетели, которых отделяет только тысячная доля секунды, - кому это по душе? Соглядатайство это - шпионство! Впрочем, не все ли равно, никто об этом не знает. Тысячная доля секунды настолько прочная и непробиваемая броня, что можно не беспокоиться до тех пор, пока не произойдет поломка на службе времени. Как сейчас... Конечно, неполадка будет устранена. Они опять спрячутся за своей защитной броней. И вообще все это сон. Яркий, необычный сон. Вот и Лед перестал говорить. О чем же спросить? - У вас есть государство? - Нет, - коротко отвечает Лед. - Границы? - Нет. - Разноязыкие племена? - Нет. - Что же у вас? - Гармония. - Коммунизм? - Высшая его стадия. - Что будет дальше? - Эра объединения с внеземными цивилизациями. - Вы их нашли? - Пока немного - семнадцать цивилизаций. - Что меня ждет в ближайшем десятилетии? - спрашивает Мэкензи. - Не можем сказать. Это означало бы вмешаться в вашу личную жизнь. И в историю, - твердо сказал Лед. - Мы не можем этого делать. - Но вы могли бы помочь в прогрессе науки. - Нельзя этого сделать, не нарушая хода истории. - А из более отдаленного будущего вы могли бы взять что-нибудь для себя? - Не можем, поймите, - убеждал Лед. - Никто этого не может! - Ни при каком условии? Эда взглянула на Ивена. Кажется, что-то дрогнуло в его лице, но тотчас оно стало опять бесстрастным. Красивым и бесстрастным. Эда повернулась к Мэкензи: - Не осуждайте нас, - сказала она. - Назовите хоть год моей смерти! - взмолился Мэкензи.- Сколько мне еще жить и работать?.. Эда покачала головой. На Мэкензи повеяло холодом, будто перед ним сидели не юноша и девушка, а Парки, ткущие нить его судьбы. Но он тут же отбросил страх. Может быть, молчание девушки - единственно правильный ответ на его вопрос. Назови она дату его кончины, он прожил бы оставшиеся дни под страхом смерти как осужденный, сошел бы с ума!.. Есть высшая мудрость в невмешательстве представителей будущего в историю и в судьбы людей. Тонкий звенящий звук возник в кабинете. Он шел издалека и усиливался. Между пришельцами и Мэкензи возник легкий туман, словно вдруг помутнело невидимое стекло. - Спрячьте ваше открытие, - поспешно сказал Лед. - Спрячьте открытие! - звонко повторила Эда. Они исчезли. Голова ученого склонилась на стол, веки сомкнулись. Но когда он открыл глаза, сразу и необычайно ярко вспомнил все проиcшедшее. Что это было: явь, сон? Мэкензи так и не решил для себя этого вопроса.

2

Вечером следующего дня он стоял на кафедре в актовом зале "Кемикл америкен корпорейшн". Зал, вмещавший четыреста слушателей, был заполнен директорами трестов, банкирами, владельцами железнодорожных, авиационных и пароходных компаний. Каждый получил приглашение, отпечатанное на бланке с золотым обрезом. На обратной стороне бланков были оттиснуты три семерки, что на тайном языке трестов и корпораций означало исключительную секретность. Рядом с кафедрой на постаменте красного дерева стояла ваза, до краев наполненная водой. Подсвеченная системой минипрожекторов, она отливала девственной синевой, как волна океана,- вода в ней была океанской. Тут же на столе смонтированы приборы, соединенные с вазой цветными проводами. Счетно-решающая машина мигала желтыми и синими огоньками. - Мы живем в мире свершений и фантастических неожиданностей, - начал докладчик. Мэкензи умел говорить, и зал слушал его. Чувствовалось, что докладчик не собирается бросать слов на ветер. Правда, за Мэкензи установилась репутация эксцентрика. Его называют ученым-фермером. Иногда он сообщал парадоксальные вещи и в споре умел отстаивать свое мнение. Это ему принадлежит фраза: "Все в биологии встало дыбом". Фраза плебейская, грубая, но ведь Мэкензи сын фермера. Он знает вкус нищеты и запах земли, пропитанной потом. Мэкензи в какой-то мере гордость Америки. Его, прошедшего путь от мальчика с фермы до ученого с мировым именем, приводят в пример как доказательство преимуществ "американского образа жизни". Слева от Мэкензи, за отдельным столом, обтянутым желтым крепом (фирменный цвет "Кемикл америкен"), сидит президент корпорации Дэвис. Он знает, о чем говорит Мэкензи. Ему известна одержимость ученого, его ум, его гений. В глубине души он восхищен Робертом и его открытием. Он даже позволил увлечь себя идеями ученого-фермера. Но дело есть дело. Бизнес прежде всего. Открытие сулит баснословные прибыли. Неисчислимые прибыли! Конечно, это на первых порах. Впоследствии открытие Мэкензи будет стоить не дороже морской воды. Зато в ближайшие десять - двадцать лет сейфы "Кемикл америкен" будут ломиться от прибылей. Важно не упустить момента. Дэвис почти не слушает ученого. Президента заботит реакция зала. Пока это вежливое внимание. - Мир, - говорит докладчик, - становится перенаселенным. К концу века Землю будут населять восемь миллиардов людей. Уже сейчас мы задумываемся, как прокормить человечество, - обводняем пустыни, осушаем болота, распахиваем последние пустоши. Зал спокоен. Борьба с голодом не волнует слушателей. Здесь сидят те, кто считает себя кормильцами, - хлебные, сахарные, свиные, фруктовые короли. Цифры, которые называет Мэкензи, их удовлетворяют: больше людей - больше покупателей. Больше долларов в сейфах. - Но у будущих поколений, - продолжает Мэкензи, - будет неисчерпаемый резервуар пищи - океан. Я не говорю о морской биомассе: рыбе, морских животных, водорослях. Я говорю об океанской воде, которая даст человеку все. Кое-кто в зале поднимает брови. "Начинается, - отмечает про себя Дэвис. Сейчас Роберт подожжет фитиль пороховой бочки..." - Океан нетронут. Сама природа отдает его в руки людям - берите! - говорит с кафедры Мэкензи. Ученый подходит к столу, передвигает на распределительном щите несколько рычажков. Раздается гудение. - Смотрите! - говорит Мэкензи. - Христос превращал воду в вино. То, что вы сейчас увидите, - не мистическое чудо. Это чудо науки. В голубой вазе, освещение которой усилил Мэкензи, началось брожение: дрожь, едва заметное мерцание. Потом обозначились тени, которые постепенно сгущались, приобретали окраску. Намечался контраст между зеленым и красным. Подобно молнии воду прочертили яркие зигзаги, и вот уже на глазах всего зала прояснилась вишневая ветвь с розовыми кистями ягод. Ягоды крупнели, приобретали весомость, повисали, как бусы, на зеленеющих черепках; листья приобретали жесткость. Черенки стали буреть, а ягоды наливаться блеском и чернотой спелости. - Готово! - сказал Мэкепзи и выключил аппараты. В чаше лежала будто сейчас сорванная ветвь, унизанная спелыми, сочными вишнями. Мэкензи опустил в воду руку и вынул ветку. - Я вижу чашу изобилия в каждом доме, - сказал Мэкензи, держа ветку в руках. - Вижу мир без голода. Я верю, что так будет! Он передал влажную ветку в первый ряд слушателей. Зал молчал. Ветка пошла по рядам. Кое-кто срывал ягоды и пробовал на вкус. В полном молчании ветка дошла до задних рядов и вернулась к Мэкензи. И тогда на стол президента легла первая записка - от представителя "Америкен фрут компани": "Что будет с нашими плантациями и дивидендами вкладчиков?.." Вслед за ней посыпались вопросы: "Что будет? Что будет?.." Дэвис прочел: "Заткните глотку изобретателю!" Но больше всего президента поразила записка директора Центрального американского банка Джорджа Торквилла: "Вы тут недосмотрели, Дэвис!" Вот оно... Дэвис ощутил под ложечкой пустоту: так бывало всегда, когда он чувствовал себя виноватым перед боссами. "Недосмотрел..." Зал был похож на котел, в котором неслышно, но явственно поднималось давление. Надо было открывать клапан. Президент объявил перерыв. Боссы пожимали плечами. Мир без голода - это же катастрофа! Кто будет работать? Стирать белье, чистить клозеты? Непостижимо! Изобретатель маньяк или опасный преступник. Но другие хлопали Мэкензи по плечу: - Восхитительно! Как это вам удалось? Мир без голода - каково? - Морская вода содержит все элементы, - в десятый раз повторял ученый. Составляем программу для счетной машины - белковый код. При помощи системы полей машина создает биомолекулы, расставляет их в должном порядке и образует продукты: вишни, мясо, зерно. - Можно создать цветы? - спрашивает юная девица. - Можно, - отвечает ученый. - И масло? - И хлеб? - Это чудовищно - бесплатный хлеб! - Мэкензи ловит на себе взгляд, полный ненависти. - Он сумасшедший? - спрашивают об изобретателе. - Марксист... - шипит кто-то, потеряв от волнения голос. - Мир без голода - анархия тунеядцев! - горячо подхватывает Макгрегор, директор Бостонского пароходства. - Этого нельзя допустить! - Ваше мнение, мистер Торквилл? - Нам показали удивительный фокус, - жестко щурит глаза директор Центрального банка. - Что и говорить, Мэкензи сотрудник "Кемикл америкен".Но ведь, - Торквилл вкрадчиво понижает голос, - любое его открытие - собственность корпорации. Собеседники Торквилла понимающе кивают. На лицах - усмешка. Мэкензи стоял в растерянности. Он видел, что его доклад вызвал удивительную реакцию. Взгляд ненависти сказал ему больше, чем деланные восторги. Вишневая ветка лежала рядом с померкшей вазой. Две-три ягоды были раздавлены, кровоточили, на ученого смотрели десятки глаз, и все они говорили: не жди пощады. - Вы еще хотите что-нибудь добавить, мистер Мэкензи? - раздался голос Дэвиса. - Нет! Ученый стал лихорадочно собирать свои бумаги.