Леонид Пузин - Девушка с побережья

Да, формально шестнадцать вёсен Милице исполнялось только в следующее весеннее равноденствие, но в деревне все знали, что родилась она в начале лета, так что… ах, ну почему её мама не настояла на замужестве?! Будь она сейчас замужем за Жданом, ей бы не пришлось трепетать от страха в ожидании печальной участи живой игрушки воинственных пришельцев — муж увёл бы её в горы. Затаиться? Украдкой выскользнуть из хижины и забиться в одну из многочисленных, поросших густым кустарником каменных щелей? Если прихватить с собой с вечера испечённых Дарицей лепёшек с овечьим сыром, то три, четыре дня — а на землях Черноголовых норманны, как правило, дольше не задерживаются — можно пережидать грозу, не испытывая больших лишений.

Ага! А после? Когда, пополнив запасы воды, продовольствия и вина, полночные грабители отплывут на полдень? Что скажут старейшины? А сама она, как посмотрит в глаза беззаконно лишённым девственности юным невестам? Или — обесчещенным замужним женщинам? Ведь если старейшинам удастся договориться с норманнами и разбойники ограничатся отступной данью, то на те три, четыре ночи, которые они проведут на берегу Голубого залива, для ублажения пришельцев от их деревни потребуется не менее пятидесяти женщин. Так что на счету окажется каждая молодая вдова, каждая достигшая шестнадцатой весны, не выданная замуж девушка. Ведь в своё время даже посвящённую богине Белинде её маму Дарицу пришлось принести в жертву похоти чужеземцев — тем самым лишив надежды стать жрицей храма. И?..

…и всё-таки — страшно! И жутко обидно: получается, до сегодняшнего дня она хранила девственность, чтобы ею воспользовались чужие пьяные мужики? Да после такого бесчестия она точно не выйдет замуж! Тем более — с ребёнком от норманнов: что, исходя из лунного цикла, весьма вероятно. И?..

…и, немного подумав, Милица положила в плетёное из луба лукошко восемь лепёшек с сыром, кусок вяленого козьего мяса, прихватила шерстяную накидку и украдкой выскользнула за дверь. Чтобы её не заметили ни из села, ни со сторожевой башни, девушка по узенькой крутой тропинке прошла над самым обрывом и затаилась в устье узкой расселины, за кустом барбариса. Отсюда открывался широкий вид на Голубой залив, а её саму не было видно ни с моря, ни из села, ни с башни. А если бы сельчане стали искать уклоняющуюся от неприятного долга девушку, то стоило подняться по расселине на несколько десятков шагов до сплошь заросшей кустарником и деревьями котловины — и поминай как звали! Котловина соединялась с разрывающим гору надвое Чёрным ущельем, где отыскать затаившегося человека было труднее, чем иголку в стоге сена.

Пока Милица собирала еду и хоронилась в расселине, появившиеся на горизонте чёрные пятнышки превратились в десятки — если не сотни! — узких длинных ладей под четырёхугольными парусами. Спаси и помилуй, Вритра! Да если приплывшие на них свирепые воины вздумают напасть — на побережье не уцелеет ни одного дома! А из Черноголовых в живых останутся только те, которые убегут в горы! Нет, конечно — старейшины сумеют договориться с вождями норманнов… вот только отступной дани придётся выплатить не в пример больше против обыкновения! И вряд ли их село сможет удовлетворить похоть пришельцев только одними вдовами да не вышедшими замуж старшими девушками. Ой, вряд ли. Ведь на каждой из ладей норманнов от сорока до пятидесяти изголодавшихся за время похода молодых, сильных воинов. Конечно, пришельцы не разборчивы — особенно, когда напьются — и всё-таки… кому-кому, а ей, Милице, на сей раз не отвертеться! Более того, если ушедшая за целебными травами Дарица вернётся в ближайшие два, три дня, то и её принудят ублажать чужеземных насильников.

Втянувшись в горловину Голубого залива, флотилия норманнов разделилась: в бухту, по берегам которой лепилось три соседних села, вошло одиннадцать острогрудых ладей — какое уж тут сопротивление! Что против пятисот вооружённых железными мечами воинов в расцвете лет могли поделать три, три с половиной сотни мужчин Черноголовых всех возрастов — от шестнадцати до шестидесяти вёсен? С бронзовыми кинжалами и топорами? К тому же, и луки норманнов били чуть ли не вдвое дальше, чем изделия местных умельцев. Нет, как и подумала Милица, никакого боя не будет — грабители получат всё, что потребуют.

В подтверждение догадки девушки от одной из ладей отделился чёлн с девятью гребцами и быстро заскользил к берегу. С того места, где спряталась Милица, не было видно стоящего на площади сигнального шеста, но девушка и без того знала, что на нём сейчас развеваются широкие синие ленты — знак мирных переговоров. Да уж — переговоров… если не лукавить — знак позорного поражения! Безоговорочной сдачи на милость победителей.

День постепенно склонялся к вечеру, проголодавшись, Милица съела лепёшку с сыром — посланник из деревни в их хижину до сих пор так и не явился. Почему? Неужели она действительно такая уродина, что односельчане не рискуют предложить её даже изголодавшимся разбойникам? Во всяком случае, до тех пор, пока те как следует не напьются? О, Великая Белинда, за что ей досталась такая горькая участь? Ведь её мама Дарица, имея за плечами тридцать три весны, выглядит более чем привлекательной — можно сказать, красавицей… а она?! Ну, за что, Белинда, за что? Или семнадцать вёсен назад овладевший её мамой чужеземный воин-насильник был совершенным чудовищем? Смертельно бледным, с красным носом, бесцветными волосами и тонкогубым лягушечьим ртом? Притом, что большинство норманнов (конечно, на свой лад) мужчины не просто видные, но и красивые: высокие, широкоплечие, с крупными выразительными чертами лица и волосами хоть в основном и светлыми, но отнюдь не бесцветными — рыжими, русыми, каштановыми. Альбиносов среди них очень мало — и надо же! На её маму позарился именно такой, несущий печать вырождения, гадкий тип! Боле того, наверняка в те две, три ночи Дарица принадлежала многим, а зачатие — за какие грехи, Белинда? — случилось от этого вырожденца!

Тяжело вздохнув, Милица перевела взгляд на гавань: за время её невесёлых размышлений ладьи норманнов стали на якоря, и между ними и берегом засновали юркие челны. А спустя ещё небольшое время на берегу запылали костры, на которых для незваных гостей целиком жарились овцы и козы. Ах, ну почему мужчины Черноголовых не дали чужеземным грабителям достойного отпора?!

Понимая, что подобное безрассудство могло оказаться гибельным для её народа, Милица, тем не менее, испытывала лёгкое презрение к односельчанам: и хорошо, что она не вышла замуж за Ждана! Небось, сейчас этот обременённый многочисленным семейством хозяйственный мужик с молодой женой, козами и детьми хоронится за двумя перевалами? Как и большинство мужчин их деревни — отдуваться за всё про всё приходится девушкам и старикам, припасами и натурой выплачивая грабителям отступную дань… презренные трусы! Ну, почему она не мужчина?..