Сергей Другаль - Поверхность Мебиуса

По белой ковровой дорожке он подошел к микрофону и... запел. Запел, аккомпанируя, себе на странном инструменте, помеси тамтама и баяна.

Дед, а был он ученым секретарем теорианского совета космонавтики, приятным баритоном на добротном линкосе выпевал приветственную речь.

Мы стояли и улыбались, а было нам не до улыбок: свои приветствия мы заготовили в прозе. Естественно, мы уже поняли, что все публичные выступления на Теоре не говорятся, а поются. Теориане утверждают, что такая манера сокращает время совещаний, планерок, пятиминуток и симпозиумов. Я иногда склонен думать, что они правы...

Пока дед исполнял свой сольный номер, нам все более становилось не по себе, поскольку никто из нас петь не умел ни с микрофоном, ни без.

- Что будем делать, капитан? - спросил побледневший Вася Рамодин.

А дед между тем заливался соловьем, выводя странную, непривычную для земного слуха мелодию. Отдельные музыкальные фразы мил-лионоголосым хором повторяла толпа встречающих.

Капитан поправил воротник куртки - в него была вшита миниатюрная рация.

- Лев, - сказал он вполголоса. - Ты слышишь!

- Слышу, капитан, - ответил дежурный, оставшийся на катере. - Такое орево и не услышать.

- Немедленно разыщи в багаже подарочную гитару и беги сюда. Петь будешь.

Это был выход. Лев Матюшин, известный на Земле специалист по теории вероятности, а в экипаже корабельный статистик, в свое время лечился от заикания пением. Только он и мог выручить нас.

- Как петь? - спросил Лев. - Не б-буду я петь.

- Б-будешь! - шепотом закричал капитан. -Еще как будешь. Это приказ.

- Есть, капитан!

Здесь мне хочется прерваться. Хочется сказать, что каждый член нашей экспедиции обладал высокоразвитым чувством долга и заслуживает отдельного описания. Но это уже сделано в серии "Жизнь замечательных людей".

Короче, когда старец закруглился, Лев уже стоял с гитарой и заглатывал микрофон. Речь его, пропетая на мотив древней частушки "Подружка моя", произвела на теорианцев неизгладимое впечатление. На нас тоже. В дальнейшем местные композиторы аранжировали ее для сводных симфонических оркестров, и, транслируемая по всем каналам, эта окаянная мелодия преследовала нас все время пребывания на Теоре.

Вообще, Теора заселена меломанами.

А затем начался всепланетный праздник. Еще бы, ведь мы были первыми людьми, посетившими Теору. Ранее сюда прилетали какие-то пушистые многоглазы, но общего языка с ними теорианцы не нашли. С нами - да, с нами нашли.

Праздник длился больше месяца и продолжался бы до сих пор, когда б не капитан. Однажды он созвал нас по тревоге в свой дворец на берегу голубой лагуны. В самой лагуне поселился Си Многомудрый. Усадил нас капитан на террасе в кружок, окинул взором наши позеленевшие от банкетов лица и сказал: - Мы что, пить-есть сюда прилетели? - Капитан, - говорю я после надлежащей паузы. - Неужто мы дисциплины не знаем? Люди приглашают - как откажешься. Но мы ж на фруктовые соки налегаем. В основном.

Капитан придавил пальцем левую бровь, она у него дергаться начала.

- Соки, они тоже разные бывают. А мы, между прочим, сюда работать прилетели, а не лезгинку плясать и не на гитаре вытребенькивать.

Ставлю в известность: я просил правительство Теоры с завтрашнего дня праздники упразднить. Переходим к рабочим будням. Жить будем у меня, здесь всем места хватит. Ваши персональные дворцы освободить. Что, спрашиваю, за это время сделано? Молчите?

Тут, с преобразователем речи, надетым на морду, высунулся из лагуны Си Многомудрый и разрядил обстановку.

- Я исследовал прибрежные воды, - заявил он.

- Вот, - обрадовался капитан. - Вот с кого берите пример! Я всегда говорил, что дельфины нас не подведут. Сейчас Многомудрый расскажет нам, что он обнаружил.

- Ничего интересного, капитан. Море как море...

Прозорливость нашего капитана общеизвестна - он первым понял, что в нас клокочет энергия, накопленная за время вынужденного безделья в этом благополучном, безаварийном рейсе.

Разве смог бы я трое суток подряд плясать на карнавале? Не смог бы, но энергия рвалась наружу. Разве прорезался бы у Левы лирический тенор? Не прорезался бы, но энергия выпирала из нас. Разве иначе смог бы Вася, будучи вратарем нашей футбольной команды, забить гол ударом от своих ворот через все поле во время товарищеской встречи со сборной Теоры? Впрочем, Вася смог бы. Еще при нас этот стадион был объявлен заповедным. Отлитая из темно-вишневой сорзы фигура Васи, небрежно, со скрещенными на груди руками, опирающегося спиной о стойку ворот, будет вечно украшать это священное для болельщиков место...

Мы принялись за работу с весельем и неутомимостью, так поразившей народ Теоры во время праздников. Теорианцы тут же организовали НИИ по передаче информации нам, землянам. Их радушие было ни с чем не сравнимым, а комиссия по предупреждению желаний землян была в ту пору наиболее авторитетным органом власти на Теоре. Стоило мне, например, обмолвиться о моем интересе к теории старения наследственного вещества, как через час энергичные парни уже укладывали у трапа катера гору ящиков с информкристаллами.

Землеройная техника - они почти все пути сообщения уже упрятали в глубь планеты - была на невероятном уровне? Пожалуйста, берите! Мы набивали корабль чертежами и действующими моделями машин. Мы привезли домой семена молочных кактусов и мясных деревьев с корой в виде пушистой шкуры под норку. Разве под соболя? Что вы меня путаете - под норку!

А криогенный луч с температурой всего на два градуса выше абсолютного нуля: идеальная линия передачи электроэнергии? Мы радовались, как дети, предвкушая невиданный расцвет земной науки и техники. А способы образования вихревых полей в пространстве? Не перечислить и тысячной доли всего, что мы везли с Теоры...

Когда мы отправлялись обратно, наш перегруженный звездолет разогнали теориане. Три их корабля буксировали нас чуть не половину пути:

никаких запасов горючего не хватило бы, чтобы придать должное ускорение нашему звездолету, масса которого увеличилась вдвое.

Восемь тысяч тонн документов везли мы с собой, восемь тысяч тонн спрессованной информации! Мы с трудом передвигались по тесным проходам между стеллажами и ящиками. Даже в аквариуме Си Многомудрого вместо песка были насыпаны информкристаллы.

Перед стартом нас завалили подарками, но брать их уже было некуда.

Лишь по просьбе всего экипажа капитан взял себе теорианского двухголосого поющего котенка (Клемма их терпеть не может), который действительно видит в темноте: одним глазом освещает, а другим смотрит. Я его иногда вместо фонарика использовал, для создания уюта. Напевает себе тихонько дуэтом и светит на страницу, а за стенкой приборы пощелкивают, а ты лежишь у себя в каюте на ящиках, на надувном матрасе, крытом норковым покрывалом, и спускается на тебя покой от сознания выполненного долга... Так о чем это я? Ах да, о подарках. Лева Матюшин заслужил репутацию великого композитора (упомянутая "Подружка моя", а также "Эй, ухнем!", "Ревела буря", "Распрягайте, хлопцы, коней" - это все его), так ему пришлось взять - как откажешь? - сборник мелодий Теоры, напетых за период всепланетного торжества различными ораторами на встречах, симпозиумах и семинарах. Кто сейчас не знает эту поразительную по эмоциональному воздействию музыку?