Кристин Раш - День красных писем

Но только от кого-то или чего-то одного.

Статистика гласит: большинство взрослых избегают предостережений и советов. Их жизнь нравится им такой, какая она есть. Взяться за письмо их может побудить только желание ничего не менять в собственном прошлом.

И только те, кто допустил серьезную ошибку или просчет, кто однажды выпил лишнего и принял неправильное решение — попал в аварию, лишился лучшего друга или вступил в случайную связь, — пишут письма с предостережениями.

Но любое более или менее ясное предостережение ведет к изменению реальности. Перед человеком, когда он молод, лежит сразу несколько вариантов жизненного пути, и взрослый, когда пишет такое письмо, надеется, что его прошлое «я» избежит роковой ошибки. Но если подросток последует совету, тогда его прошлое «я» получит письмо от взрослого, каким он никогда не станет. Такой молодой человек вырастет благоразумным и осторожным взрослым, сумевшим избежать той пьяной ночи, которая когда-то сломала ему жизнь, а этот новый взрослый, в свою очередь, напишет себе прежнему уже другое письмо, предупредит о другой опасности или наоборот — многословно и туманно расскажет о своем обеспеченном и блестящем настоящем. И так может продолжаться до бесконечности.

На эту тему написано немало научных трудов, а дискуссии о последствиях все не утихают. Вынесено немало судебных решений, принята куча законов и поправок к ним, но ситуация остается столь же запутанной.

Все это возвращает меня к той ужасной минуте, которую я много лет назад пережила в часовне Милосердной сестры Марии.

Репетиция выпускной церемонии у нас проходила совсем не так, как в школе имени Барака Обамы. Не помню точно, когда именно она состоялась; кажется, тоже в последнюю перед выпуском неделю, но только не в понедельник, а позже.

День красных писем в школе Милосердной сестры Марии мы провели в молитвах. В принципе, каждый учебный день начинался у нас с того, что ученики шли к мессе. Однако в этот день выпускной класс должен был отсидеть дополнительную службу, включавшую молитву о прощении грехов и проповедь о противоестественности того, что требовал закон от администрации школы Милосердной Марии.

В нашем учебном заведении День красных писем терпели как неизбежное зло. Создававшаяся в традициях католической церкви школа Милосердной Марии выступала против путешествий во времени, поскольку еще очень давно — задолго до моего рождения — Папа объявил такие путешествия мерзостью, противной воле Провидения.

Аргументы Церкви вам наверняка известны. «Если бы Господу было угодно, чтобы мы путешествовали во времени, — заявляли богословы, — Он в своей неизреченной мудрости Сам наделил бы нас этой способностью». На это ученые возражали: «Если бы Бог хотел, чтобы люди могли путешествовать во времени, Он дал бы человеку возможность постичь природу этих путешествий… И пожалуйста, Он так и сделал!».

Даже сейчас все споры фактически сводятся к тому же самому.

Поначалу, впрочем, путешествия во времени были уделом людей богатых и влиятельных. Вероятно, возникновение множества альтернативных реальностей пугало их меньше, чем остальных. А может, богатым это было просто безразлично — ведь, как заметил знаменитый (но мало читаемый) американский писатель XX века Скотт Фицджеральд, «они не похожи на нас с вами»[4].

Но потом ситуация изменилась. Еще столетие назад большинство (замечу — политически активное большинство) прекрасно понимало, что «путешествия во времени для всех» — это чистой воды утопия, но нельзя же было (Америка есть Америка!) лишать гражданина даже теоретических шансов побывать в прошлом. И «путешествия во времени» сделались лозунгом политической борьбы. Либералы требовали от правительства начать государственное финансирование таких вояжей, а консерваторы были убеждены, что разрешать их можно только тем, кто в состоянии за это заплатить.

Затем произошло нечто ужасное. Из исторических трудов этот факт полностью не вымаран, но в школах (во всяком случае, в известных мне школах) о нем стараются не говорить. Федеральное правительство предложило компромиссный вариант.

Согласно новому закону, каждый мог совершить одно бесплатное путешествие во времени. Это не значит, что людям разрешалось отправляться в прошлое, чтобы присутствовать при распятии Христа или наблюдать битву при Геттисберге[5], зато каждый имел право отправиться в свое собственное прошлое. Впрочем, даже такое путешествие могло иметь самые серьезные последствия, поэтому был установлен жесткий контроль. И все же никакие драконовские меры не смогли помешать одному чудаку проникнуть в Индепенденс-холл[6] в июле 1776 года и рассказать отцам-основателям, что же они натворили.

В силу этих и некоторых других причин власти понемногу закручивали гайки (считалось, будто ничто не вызывает у народных масс такого сильного недоверия, как способность человека проникать в прошлое), пока право на путешествие во времени не свелось ко Дню красных писем со всеми его правилами и ограничениями. С тех пор мы можем только оказывать воздействие на свою собственную жизнь, ни при каких условиях не перемещаясь во времени физически. Тем не менее возможность дотянуться до своего прошлого, чтобы подстраховаться или что-что подправить, вполне реальна.

Но даже это считается неестественным и недопустимым у католиков, баптистов, либералов и членов Лиги Застрявших во Времени (этих последних я просто обожаю: никто из них, похоже, не понимает злой иронии, заключенной в этом названии). В течение еще многих лет после соответствующего закона в таких местах, как школа Милосердной Марии, продолжалась борьба: верующие протестовали, подавали в суд, сами становились ответчиками.

Но подчиниться им все-таки пришлось.

Вот только их отношение к хронопутешествиям не изменилось.

Именно поэтому они всячески третировали нас, бедных выпускников, жаждущих узнать свое будущее, свою судьбу.

Я помню, как мы молились; минуты, что мы стояли на коленях, казались часами. Еще я помню густую влажность поздней весны и страшную духоту и жару, потому что часовня была историческим зданием и там не разрешалось устанавливать кондиционеры.

Упала в обморок Марта Сью Тренинг, за ней — Уоррен Айверсон, наш лучший куортербек[7]. Да и сама я почти всю службу просидела, уткнувшись лбом в спинку передней скамьи и сражаясь с подступающей к горлу тошнотой.

Всю жизнь я ждала этой минуты, и наконец она наступила. Мы построились в алфавитном порядке, и я, как обычно, оказалась в середине, чего терпеть не могла. Я была рослой, некрасивой и неуклюжей (отменная координация движений появлялась у меня почему-то только на баскетбольной площадке), к тому же не слишком развитой, а в школе это имеет большое значение. И тогда я не была ни суровой, ни жесткой.