Роберт Силверберг - Раз солдат, два солдат...

— В самый раз для тропического климата, — ответил Таннер. — Чудесный жестяной костюм и шлем под стать.

Он закашлялся и раздраженно поерзал в кресле. Демонстрация длилась уже полчаса, и пока не появилось ничего хоть сколько-нибудь стоящего — только крохотное изображение бородатого человека в испанских латах, расхаживающего туда и обратно по светящемуся полю. Таннер начинал терять терпение.

Казалось, Ричардсон не заметил ни резкости в голосе коллеги, ни его нетерпеливых движений. Он продолжал вносить коррективы. Ричардсон был невысок, аккуратен и щепетильно относился к одежде и тому, как он выглядит. У него были светлые, словно выцветшие, волосы, бледно-голубые глаза и тонкие, как ниточки, губы. Таннер чувствовал себя неуклюжей громадиной рядом с ним. Теоретически Таннер руководил исследовательскими проектами Ричардсона, а на практике позволял тому делать все по собственному разумению. Но на этот раз, пожалуй, придется его немного обуздать.

Это была уже двенадцатая или тринадцатая демонстрация Ричардсона с того времени, как он начал свои забавы с историческим моделированием. Все предыдущие так или иначе окончились неудачей, и Таннер полагал, что та же учесть постигнет и эту. И вообще, Таннер начал разочаровываться в проекте, который сам же когда-то одобрил. Все сложнее было поверить, что вся эта возня принесет хоть какую-то пользу. Почему группе Ричардсона вот уже несколько месяцев позволяют тратить на нее столько времени и средств из бюджета лаборатории? Какую ценность этот проект может составить хоть для кого-нибудь? Где можно применить его результаты?

«Это же просто игра, — подумал Таннер, — Еще один отчаянный и ненужный технический трюк, еще один бесцельный пируэт в бессмысленном балете. Трата больших средств на изобретение ради изобретения — вот и все. Точно: мы живем в период упадка».

Крошечная фигурка в голокамере внезапно начала терять цвет и очертания.

— О-ох, — вздохнул Таннер. — Вот и приплыли. Как всегда.

Но Ричардсон помотал головой:

— На этот раз не так, Гарри.

— Думаешь?

— Мы его не теряем. Он движется по собственной воле и выходит за пределы нашего обзора. А значит, мы добились высокого уровня автономии, чего и добивались.

— Воля, Лу? Автономия?

— Ну да. Мы же ставили именно такую цель.

— Я знаю, какую мы ставили цель, — с некоторым раздражением произнес Таннер. — Только не уверен, что потеря фокусировки — это доказательство свободной воли.

— Хорошо, — кивнул Ричардсон. — Подключаю программу стохастического слежения. Пусть он идет куда угодно, а мы последуем за ним.

И добавил в компьютерный рецептор на лацкане, ткнув пальцем в индикатор уровней:

— Усилить картинку.

Фигурка в богато украшенных латах и остроносых сапогах снова обрела форму. Таннер видел самые мелкие детали облачения, шлем, украшенный пером, конические наплечники, шарниры на локтях, изысканный эфес шпаги. Воин размеренно шел слева направо, высоко поднимая нош, как человек, который взбирается на самую высокую гору в мире и не желает остановиться, пока не доберется до вершины. То, что передвигался он по воздуху, его, кажется, ничуть не смущало.

— Вот он, — торжественно произнес Ричардсон. — Мы вернули его, не так ли? Завоеватель Перу прямо перед тобой. Во плота, так сказать.

Таннер кивнул. Да, перед ним был Писарро. И ему оставалось признать, что зрелище было впечатляющим и даже несколько трогательным. Настойчивость, с которой фигурка в латах шла сквозь сияющее перламутровое пространство голо-камеры, вызывала симпатию. Человечек был всего лишь движущимся образом, но, кажется, этого не знал. А если и знал, то не считал уважительной причиной для того, чтобы остановиться хоть на миг. Он упорно шел вперед и вперед, как будто намеревался и в самом деле куда-нибудь прийти. Увлеченный наблюдением Таннер вдруг с удивлением обнаружил, что в Нем просыпается интерес к проекту.

— А можешь его увеличить? — спросил он. — Хочется увидеть его лицо.

— Могу сделать в натуральную величину, — ответил Ричардсон. — И даже больше. Каким хочешь. Вот.

Он сделал движение пальцем — и голограмма Писарро мгновенно выросла до двух метров. Испанец замер на полушаге, как будто знал, что размеры его тела меняются.

«Это невозможно, — подумал Таннер. — Он же не обладает сознанием. Или все же?..»

Писарро стоял в воздухе, сердито щурясь, как будто всматривался в ослепительное сияние. Вокруг него плавали яркие полосы света, подобные утренней заре. Это был высокий худощавый пожилой мужчина с седеющей бородой и суровым угловатым лицом. У него были тонкие губы, острый нос и холодные проницательные глаза. Таннеру показалось, что взгляд испанца остановился на нем.

«Господи, — вздрогнув, подумал Таннер. — Да он ведь настоящий!»

Изначально это была французская программа, разработанная в Лионе, в Мировом центре программирования, в 2119 году. Тогда во Франции было немало действительно блестящих компьютерщиков. Они создавали поразительные программы, которые потом никто не использовал. Это было одним из проявлений периода упадка, наступившего в XXII веке.

Французские программисты задумали использовать голограммы исторических личностей — одетых в костюмы тех эпох и разговаривающих, — для того чтобы привлечь туристов к великим памятникам своей культуры. Они намеревались создать не просто запрограммированных роботов наподобие тех, что были в старом Диснейленде, которые, стоя у Нотр-Дам, Триумфальной арки или Эйфелевой башни, предложат туристам один и тот же заготовленный текст. Нет, речь шла о зримых воплощениях подлинных знаменитостей прошлых веков — они могли бы свободно расхаживать, разговаривать, отвечать на вопросы и даже острить. Представьте себе Людовика XIV, показывающего фонтаны Версаля, говорили программисты, или Пикассо, проводящего экскурсии по парижским музеям, или Сартра, сидящего в своем любимом кафе на левом берегу Сены и обменивающегося экзистенциальными остротами с прохожими! А Наполеона! Жанну д’Арк! Александра Дюма! И кто его знает, вдруг этим моделям удастся пойти еще дальше; может быть, они будут так совершенны, что сумеют приумножить и обогатить достижения оригиналов новыми свершениями, картинами, романами, философскими трудами и архитектурными шедеврами.

Суть этого замысла была достаточно проста. Создается саморазвивающаяся программа, которая способна воспринимать информацию, усваивать и перерабатывать ее и генерировать новые программы, основанные на исходной задаче. Ничего сложного. А потом в программу вводятся произведения — если таковые имеются — моделируемого человека. Это даст программе возможность усвоить не только общий смысл его идей и взглядов, но и то, что скрывается за ними: отношение к жизни, стиль мышления — а ведь, в конце концов, le style est l’homme meme[1]. Если же какие-то произведения безвозвратно утеряны, то можно найти письменные свидетельства современников и использовать их. Затем добавить множество исторических сведений о деятельности этой личности, включая все значительные последующие научные исследования — с учетом расхождений в трактовке, а то и используя такие несовпадения для создания более многогранного образа, полного неоднозначности и противоречий, присущих каждому человеку. Потом создать фон из общего культурного пласта соответствующего исторического периода, дабы модель обладала необходимым набором сведений для осознания своего положения во времени и пространстве и могла продолжать творить. Запуск. Et voila![2] Подключить сложные изобразительные программы — и получается модель, способная думать, общаться и вести себя как оригинал.