Ричард Матесон - Реликты

Она попыталась представить тот мир; вообразить, как из-под сильных копыт во влажный, полный запахов воздух летят комья земли, как из зеленоватой воды поднимаются могучие тела, как звенят схлестнувшиеся рога и бивни.

«Это невозможно, — решила она. — Разве это поддается воображению? Что умерло, то мертво».

Ее уши уловили шепот: намеренно тихий, но усиленный гулким пространством зала.

«Разве есть что-то более шумное, чем ребенок, пытающийся говорить тихо?» — подумала она и обернулась назад, чувствуя закипающий внутри гнев.

Ее ученики вновь разбрелись и теперь толкались возле четырех других витрин.

Воздух зала всколыхнулся от ее голоса, имеющего больше общего с упреждающим шипом несущей смерть змеи. Дети уловили приказ и недовольно потянулись к первой витрине, чтобы снова стать группой.

— Умоляю: держитесь вместе! — велела она, с каждым словом повышая голос. — Без моего разрешения — никуда от меня не отходить!

— А можно, я только…

— Держаться вместе! — почти срывающимся голосом повторила она.

Держаться вместе. Она вдруг почувствовала, что забыла смысл этих слов. Пришлось сосредоточиться и вспоминать.

Она подвела учеников к следующей витрине и встала сзади, отсекая им путь к бегству.

— А это слон, — с вызывающей уверенностью произнесла она.

— Носорог, — громко поправил ее один из мальчишек. — Там написано.

Она откашлялась, испытывая смутное желание, чтобы носорог вырвался из стеклянной клетки и оставил от мальчишки мокрое место.

— Верно, — согласилась она. — Рада, что хотя бы один из вас не спал, когда я устроила проверку на внимательность.

Она грозно поглядела в сторону монстра с блестящей черной шкурой, навечно настороженными ушами и навечно раздутыми ноздрями. Она снова попыталась вообразить себе тот далекий мир, услышать топот копыт, хруст сминаемой травы.

Бесполезно. Она одернула себя. Что толку пытаться воскресить мир, которого никогда не видела?

— Идемте к следующей витрине, — устало проговорила она.

Мысленно она видела гектары залов и экспозиций, отчего ей делалось не по себе. Ее стон услышали только дети, находившиеся рядом, но их это не удивило.

Они прошли зал вдоль и поперек, заглянув во все боковые ответвления. Они смотрели на чучела львов и слонов, газелей и зебр, жирафов и антилоп гну. Ей казалось, будто они знакомятся со всем, с чем Джордж Ист сталкивался в жизни, включая грибковую плесень и его первую жену.

Ее стало тошнить от неподвижности чучел. Да кто вообще они такие? Реликты прошлого, настолько далекого, что его не хочется и ворошить. Все это уже не интересно ни ей, ни ее ученикам, ни кому-либо другому. Чучела или скелеты — они не более чем груды костей, в которых уже никогда не пробудится движение.

Из мира трофеев Джорджа Иста они вернулись в вестибюль.

У нее болело все тело. Ей хотелось сесть на что угодно и объявить, что на весь оставшийся год с музеями покончено.

Нет, нельзя. Нужно продолжать дьявольское сафари по залам, в которые лучше вообще не совать носа. Это ее работа. А им неинтересно. Совсем. Но раз они сюда пришли, то должны осмотреть все.

В залы следующего раздела дети устремились с неистовством потока, пробивающего себе новое русло. «Я за всю жизнь еще не видела уставшего ребенка, — подумала она, — Если бы знать наверняка, что дети когда-то тоже устают, можно умирать спокойно».

«Глубоководные обитатели» — возвещала громоздкая, чуть покосившаяся надпись над входом.

Ей было все равно. Она с полным равнодушием взирала на занимавшее едва ли не половину зала чучело кита-полосатика. С тихой апатией смотрела она на зубастую акулу, которая пожирала своих соседей. Потом устало скользнула глазами по панцирю громадной неуклюжей черепахи, застывшей на коротких толстых лапах.

Дети тоже скучали. Они почти не смотрели на содержимое витрин, торопясь поскорее оказаться возле других, перебежать в другой зал или другое ответвление.

«Для них главное — безостановочно двигаться», — думала она.

В моменты, требовавшие ее вмешательства, она пыталась упорядочить свою толпу. В остальное время — позволяла разгуливать кому как нравится.

Она остановилась перед странным предметом.

Предмет был продолговатым, имел матовую поверхность и видом своим напоминал громадный снаряд времен какой-нибудь древней войны. Он был вскрыт; похоже, верхнюю часть аккуратно срезали или отломали.

Рядом с предметом находилась большая стеклянная витрина с несколькими другими экспонатами. Табличка сообщала, что всех их в свое время извлекли из той металлической громадины.

Она смотрела на таблички с названиями экспонатов. В путеводителе объяснялось их назначение.

На табличке значилось: «Косметический набор». Путеводитель разъяснял: «Применялся для ухода за лицом».

«Часы» — «Устройство для измерения времени». «Табак» — «Вещество для удовлетворения древней дурной привычки». «Колышки для гольфа» — «Предметы, использовавшиеся для удовлетворения еще одной древней дурной привычки». «Замок с ключом» — «Устройство для надежного хранения ценностей». «Зубная щетка и зубной порошок» — «Принадлежности для ухода за зубами».

Она встряхнула головой и огляделась по сторонам — проверить, не выступило ли ее племя на тропу войны. Ученики разбрелись кто куда, но в остальном вели себя довольно тихо. Она продолжила разглядывание странных предметов.

«Набор для бритья»… «Футбольные правила»… «1 доллар»… «50 центов»… «25 центов»… «10 центов»… «5 центов»… «1 цент».

Ей не хотелось даже заглядывать в путеводитель и узнавать о назначении этих предметов. Что бы они ни представляли собой — ей было все равно.

«Если они вообще что-то собой представляли», — мысленно добавила она.

Потом она увидела старинный журнал с коричневой каймой на обложке. Журнал назывался «Лайф»[1]. С обложки улыбалось лицо давным-давно умершего мужчины.

— Эррол Флинн[2],— прочла она, оценивая на слух звучание слов.

Она пожала плечами. Ей было все равно.

Набор для ухода за лицом, набор для ухода за зубами, вещество для удовлетворения древней дурной привычки, приспособления для удовлетворения еще одной древней дурной привычки, футбольные правила. Она вздохнула.

«Какой печальный список, — подумала она. — И сами древние люди были жалким переплетением ничтожества с высокомерием».

Она отвернулась от витрины и созвала свое стадо.

— Идемте, дети, — сказала она. — Уходим из этого зала.

Еще один зал. Здесь дышалось полегче, да и сами экспонаты были посовременнее, если такое слово применимо к вещам старше двух тысяч лет.