Песах Амнуэль - Иду по трассе

У Шаповала болели зубы. Боль была ноющей, Шаповал придерживал щеку ладонью, вымученно улыбался. Хотелось встать, побегать по тесному коридору, но слева насупился Годдард — мрачно смотрит на пульт, будто ждет, что приборы сорвутся с мест. Такой уж у Годдарда характер: мрачно делать свое дело и — сомневаться.

Сквозь боль пробилось воспоминание — Шаповал уговаривает комитет назначить Годдарда не наблюдателем ЮНЕСКО, а начальником опыта. «Послушайте, неужели вы хотите погубить и эксперимент на Венере, и спасательную к Урану — ведь Годдард против вариаторов!» «Конечно, против, но покажите мне дело, которое Годдард не довел до конца». Он не умеет выбирать темы, ему всегда попадаются гиблые идеи вроде скрещивания пресмыкающихся Земли, Марса и Каллисто. Нет у него научной интуиции. Божьей искры, как говорят. Но зато — бульдожья хватка. После Годдарда любая проблема кажется исчерпанной. Классическая школа Эспозито: аспирантуру Годдард проходил в Риме и четыре года изучал генетику какого-то забытого южноамериканского млекопитающего. Лавры его диссертация не стяжала, но терпению Годдард обучился. На всю жизнь. И пусть он против вариаторов — с ним надежнее, чем с этими энтузиастами, которые в критический момент свалят на него, Шаповала, всю ответственность.

Шаповал считал себя профаном в организационных вопросах. «Я ученый, а не организатор», — говорил он с некоторой гордостью. Шаповал занимался наукой, готовил программы для УГС, тренировал испытателей и даже не очень настаивал на вынесении эксперимента в космос: знал, что не подоспело время, нет подходящей конъюнктуры и большинство в комитете будет против. Очень кстати этот инцидент на Уране! Жизненная необходимость естественно решила множество вопросов: и проведение контрольного опыта на Венере, и подготовку спасательной к Урану, где условия работы будут неизмеримо сложнее.

Нужно спасать людей — и получила путевку в жизнь целая область биологии: биотоковая генетика человека. Идея-то была старой — волевое приспособление организма к любой среде. Лаборатория Шаповала создала управляемые гены, подчиняющиеся биотокам мозга, и эти «пустые», без бита информации, молекулы стали фундаментом открытия.

Опыты на животных. Мышь не понимала, что с ней происходит. Она видела кусок колбасы, у нее текла слюна, мышь хотела есть, хотела настолько, что отождествляла себя с этим куском — жирным, с тонкой кожурой. И становилась им. Мышь меняла форму, цвет и минуту-две спустя становилась похожей на невероятный гибрид: полумышь-полуколбаса. Наконец, до ее мышиного сознания доходило, что происходит нечто странное, инстинкт страха делал свое дело — мышь возвращалась к прежнему естественному состоянию.

Потом Шаповал учил обезьян дышать в хлорной атмосфере. Это было трудно, он погубил десятки животных, отчаялся, бросил эксперимент и сел за теорию, а в это время очередная обезьяна поняла, что ей хочется жить даже если это невозможно. И начала дышать хлором. Повинуясь мощному инстинкту жизни, УГС изменила химизм дыхательного процесса.

В последнем цикле опытов Шаповал учил животных усваивать энергию в любой форме: от солнца и от печки, от тепла внутренних химических процессов и от ближайшего электрического трансформатора. Мыши-вариаторы теперь и смотреть не хотели на колбасу, нежились на солнце и бросались на электроды.

И только тогда, уже в зените славы, Шаповал опубликовал свою первую книгу: «Направленный биотоковый мутагенез с управляемыми генетическими системами (УГС)». Выступил по европейскому стерео и скромно объявил, что намерен заняться мутационной генетикой человека. Есть желающие?..

Толчок двигателей изменил орбиту «Паллады» — корабль завис в пятистах километрах над трассой. Зубы заныли еще сильнее, и Шаповал, морщась, проглотил таблетку. Вряд ли это поможет: боль чисто нервная и прекратится, как только спадет напряжение эксперимента. Все в порядке. Вот-вот выйдут на связь вариаторы, он, Шаповал, скажет, улыбаясь, и не будет чувствовать боли:

— Вам должно быть хорошо сейчас…

Крюгер лежал ничком, распластав свое большое, покрытое корообразной чешуей тело. Ему было плохо. Маневич видел, насколько силен приступ ативазии, но ничем не мог помочь. Эрно Крюгер — человек воли, он должен сам побороть слабость.

Ативазия поражает не тело, а психику. Хочется к морю, плескаться в волнах, вдыхать дым походного костра, и ужас берет, когда видишь свои обрубки-руки, чешую вместо коричневой от летнего загара кожи, мощную выпирающую грудь. Возникают непроизвольные движения. Кажется, вот-вот грубые клешни вопьются в горло, сомкнутся в неистовой злобе. Накопившись, эти ощущения могут привести к психическому срыву, и результат опыта целиком зависит от воли испытателя.

Шаповал, к которому Маневич обратился за инструкцией, так и посоветовал: переждать. «Как только Крюгер очнется, — добавил он, — немедленно выполните команды внешних изменений».

Крюгер перевернулся на спину, две пары рук подогнулись, резко подбросили корпус вверх.

— Плохо, — сказал он. — Отсидеться. Ветер. Мешает сосредоточиться. Сверлит. Не тело. Решето…

— Не двигайся, — приказал Маневич. — Я поищу какую-нибудь берлогу.

Крепкие когти легко вспарывали пористый слой туфа. Маневич старался не думать о том, какие у него сейчас руки. Они не способны держать карандаш, нажимать на клавиши вычислителя. Годятся лишь для того, чтобы рыть землю, бросать тяжелые камни. Жесткие панцирные пластинки на ладонях, которые Маневич отрастил по указанию Шаповала, удобны, но до жути непривычны, не сразу и сообразишь, как с ними управляться. Руки сами по себе, мозг сам по себе. Хоть вызывай «Палладу» и задавай риторический вопрос: скажите, что произойдет, если я согну эту штуку в локте?..

Маневичу показалось, что он нашел то, что искал. Прохлада исходила из глубины ноздреватого грунта. Когти лязгнули по твердой поверхности камня.

Камень был угловатым и тяжелым. Маневич с трудом перевернул его, подталкивая ногами. Открылось овальное отверстие, грязно-коричневым фонтаном ударили серные пары. Маневич крикнул, пещера отозвалась гулким эхом.

Неглубоко, подумал Маневич. Хорошее укрытие. Инструкция не позволяла забираться в пещеры, откуда затруднена связь с кораблем, и Маневич вызвал Годдарда. Ответа он ждать не стал. Некогда. Крюгер должен отдохнуть. Все переговоры, вопросы и указания — потом.

Ход, сужаясь, круто вел вниз. Сверху сыпались мелкие камни. Маневич медленно полз, упираясь в стены лаза обеими парами рук. Ход изогнулся уступом, внизу, изрезанная огненными трещинами, текла подземная река расплавленной пемзы.