Александр Гейман - Жизнь кота

Но кот - кот был другое. На кота проливались милости и щедроты. Под кота строился распорядок дня. Нужды кота почитались и предупреждались. Это Розе возбранялось в три часа ночи идти мимо Бабушки в ванну и это от Брата требовали побыстрее освободить кухню - а вот коту было невозбранно: он маленький.

Всё было дозволено коту, всё возможно. Прибежит Барсик и примется драть дермантин на стенке Бабушкина дивана - "весь диван изодрал". Залезет в горшок с цветком и начнет рыть землю - "Барсик, зачем ты герань разрыл?" Дожевывает Бабушка хлеб, а кот, чуя мясной запах и потрясенно не дождавшись своей доли, залезет ей в рот и вытащит кусок - "ну что, думал, колбаса? обманули!" Посрет Барсик и заскребет лапой пол в туалете - "посрал? ай да молодец, ай да умница!" Идет Гена из ванны, помывшись, с закатанными штанинами, сверкая голыми икрами, а Барсик как накинется сзади из засады, да как вцепится, да ещё зубами прокусит до крови, и даже вскрикнет Гена от боли и, отшвырнув кота, юркнет скорей за дверь - "не смеет корейская нога пинать русского кота".

И не смела нога. "Барся", - присев над котом, теребила Барсиковы усы кореянка Роза, а кот, лежа на боку, упоенно дрыгал задними лапами, довольно-таки чувствительно царапая ступню, но обижаться было нельзя - кот маленький, кот играет, кот Бабушкин, а Бабушка умела заставить ходить по половице - впрочем, не придираясь по-пустому, а именно требуя, чтобы было по _е_ё_ - и главное, чтобы никого домой не водили и закрывали дверь на кухню, когда готовят свои пахучие дальневосточные кушанья, а ещё не пускали кота к себе. С этим непусканием неутомимо сражался кот, выслеживая миг неосторожно открытой двери и устремляясь туда с проворстовм, не дающим возможности перехвата. Иногда Толстая Бабушка смирялась с таким прорывом, но долго не находя кота в обозримости, мучилась сердцем - не подвергают ли там маленькую зверьку тайному мучению, и отправлялась к корейцам, выдворяя Барсика назад. Тогда кот принимался шерудить лапой, пытаясь открыть запертую дверь - очевидно, в самой запретности он находил какой-то вызов и упражнял волю, в опытном порядке нащупывая меру гибкости и упорства, наилучшую в этом обитаемом мире - и иногда, при неплотной затворенности, преуспевал и вновь прорывался к корейцам, шельмец. Иногда Барсик действительно выскакивал оттуда несколько шало, но уж вряд ли там его всерьез обижали - доброе было сердце у Розы, и Бабушку полюбила, и Брата, и Барсика заодно уж, хотя до того говорила Бабушке, что не любит кошек: "Собака хорошо, а кошка фыр-р, фыр-р, не люблю" - то есть, не нравится ей урчащее приставание кошек, а ещё как-то рассказывала Бабушке, как принесла домой, маленькая, с улицы щенка и как мать её отругала, потому что и так живут плохо, а ещё этого кормить. И то ли просто совпало, то ли притащил Барсик в дом корейскую удачу, но пошла торговля у корейцев, и Роза принялась каждый раз приносить с рынка мороженку или плод какой, а ещё пробовала угощала Брата с Бабушкой своей стряпней. Вообще-то, то, что Брат пробовал, было вкусно, но они с Бабушкой все же этой корейской кухни как-то опасались, и заметив это, а ещё то, что подношениями Бабушка делится с Братом, Роза стала приносить с рынка по две мороженки или йогурта или там банана, чтобы обоим - сначала время от времени, а уж потом буквально каждый день и не хотела слушать увещевания Бабушки, что зачем деньги тратит. Мороженки Розины были в упаковке, и кот живо смекнул спешно бежать на хруст разрываемого целлофана - само собой, прежде всего вымогал свою долю у Бабушки, а уж потом трусил к Брату, тот давал поменьше, и все вылизав, кот бежал обратно к Бабушке. Та рассказыала: "Сегодня стала елочные игрушки перекладывать из кульков, зашуршала - ох, прибежал! - думал, мороженка" - и уже корейцы ушли, а кот ещё долго так прибегал, до того привык.

Видя восприимчивость Барсика, Брат сильно огорчался, что эта доверчивая готовность освоить новое пропадает как-то впустую. Именно теперь, в пору этой отзывчивости к познанию, так чувствовал Брат, кота можно было научить чему угодно, чему-то очень важному, лучшему - тому, возможно, что так долго ждут звери от человека и что он сам о себе ещё не очень-то знает. А то что же это, - вспоминал Брат Хлебниковский "Сад", отнимаем зверей у леса, развиться их природной науке не позволяем, а уж коли не даем прорасти их чудесным возможностям, так, значит, надо предложить свое, что-то ещё чудесней! Но Брат тоже был из несведущих обычным искателем на ступени самых первых предвосхищений и проникновений, и теперь он только угадывал эту великую возможность и невольно сожалел об упускаемом шансе. Блестели глазенки кота, - не ночным мерцанием, а игровитым, когда тем больше сияния, чем хитроумней и дерзостней затеянная каверза, и Брат пленялся и одновременно не верил своим глазам: то был блеск нагваля, то был Дух, сознание - и что мог предложить ему Брат? Поиграть веревочкой? Впрочем, кот-то играл - и если Брат не имел чему научить кота, то, наблюдая его охотничьи повадки, немало извлек для себя - так, Барсик пускался в атаку только тогда, когда сам её подготовил, а до того игнорировал всякое пододвигание приманки под нос, это уж став взрослым он позволял себе импровизации, молниеносно когтя появившуюся в пределах досягаемости добычу.

- Ты бы продал Барсика за миллион долларов? - спрашивала Толстая Бабушка.

- Да я его бы и за сотню продал, - отвечал Брат. - Ну, в хорошие руки только, конечно.

- Вот ты какой, - сокрушалась Бабушка. - Нет, нельзя: он член! подразумевалось: семьи. Про себя же у людей давно уже было решено, что они в этой семье Бабушка и Брат: - Ну что, брат кот? как дела? - спрашивал Брат кота у кота-брата.

Одно, одно омрачало хрустальную Бабушкину радость от котового проживания: кот не урчал, а стало быть, не мог побаловать людей очевидным _ухослышным_ - свидетельством своего расположения и ответного приятия членов семьи. Дело тут было в поврежденных голосовых связках, - очевидно, мать неаккуратно таскала котенка, задевая клычком горлышко, хозяин Марфы признавался, что у них уже бывали из-за того случаи безголосости у котят. И когда кот забирался к кому-нибудь на колени, то убеждаться в Барсиковой ласковости приходилось на ощупь, приложив палец под голову и осязая довольно-таки сильную вибрацию котового горла. А уж мяукал кот и вовсе сипленько: слышалось не звучное "мяу", а шепелявое "мя", и кот, уяснив, что его обычно не слышат, научился проситься к Брату в комнату - а дверь прикрывалась плотно - не звуковым, а зрительным сигналом: просовывал под дверь лапку и держал, пока Брат не заметит. Брат, впрочем, сам научился шепотом произносить это "мя", получалось шепеляво и одновременно громко - и надо же, кот откликался. Привыкнув, Брат и в гостях приветствовал хозяйских кошек тем же сиплым "мя!", забывая, что у них-то с гласностью порядок, и заставляя животных недоуменно таращиться на столь странный акцент.