Любовь Алферова - Пещера отражений

Если бы Сева имел возможность поразмыслить да проверить свои предположения в богатых столичных библиотеках и архивах, не пришлось бы ему впоследствие так оконфузиться. Но его дергали и отвлекали занятия в школе, разные мелкие педагогические неприятности и общественные нагрузки. Да и дед Веденей зимой заглядывал в гости пореже, бредни его о горе за суетою будней отступали на задворки ума, но вновь будоражили Севу, когда появлялся в доме старый враль, одетый по январской стуже в сапоги-чулки из лосиных шкур, толстый тулуп мехом наружу и лохматый заячий колпак, похожий на головной убор Робинзона Крузо.

Лесничий лакомился пирожками, поедал варенье, со свистом и хлюпаньем тянул с блюдечка чай и начинал, пронзительно поглядывая на Севу синими глазками врубелевского Пана:

— Вчера-то гудела гора. Как метель заиграла, так камень гулом и пошел. Да еще, вроде, из-под земли завывает. Домишко мой у подножья стоит, прямо к склону прилепился — все слышно. От того утробного пенья глаз ночью не сомкнул. Ох, полое нутро у горы! Верьте слову, полое.

— А что ж… — рассудительно вступала в разговор Настасья Гавриловна. — В прежние времена сказывали, что есть в горе заповедная пещера. Кто в нее попадет, тому тайна леты откроется, заглянет он в волшебный камень-зеркало, где былое и грядущее увидит, мудрость жизни поймет.

— За мудростью, Настасья, может, и в гору лазать не надо, — хитро щурился старик. — Мудрости много кругом разлито. Полные воздуся! Да только каждому по уму она дается. Море в наперсток не вместишь.

— Еще слыхала я, — добавляла словоохотливая хозяйка, — в той пещере люди добро свое прятали и сами от вражьих набегов укрывались, когда орда на Руси злодействовала.

Тут уж Авдотьев не выдерживал:

— Кто это придумал, Настасья Гавриловна? Кочевники сюда отродясь не добирались. Эту местность защищали от набегов густые леса. И есть научные доказательства, что в те времена, к тому же, здешние края вообще были необжиты, а заселять их стали во времена раскола, не ранее семнадцатого века.

Как ни спорил Всеволод Антонович за самоваром, а к весне первого года его жизни в Подгорье он исписал преданиями не одну, а две тетрадки, поместив туда и свои собственные мнения по поводу услышанного. Он еле дождался теплых летних дней, свободных от занятий в школе, чтобы придирчиво обследовать и гору, и местность вокруг нее. Авдотьев ощупывал искрошившиеся, зализанные снегами и ветрами, но все же явно изначально остроугольные грани горы. Он измерял веревкой стороны ее основания и популярным способом определял по длине тени ее высоту. В июльские дни, когда надвигались грозы с ветрами и ливнями, Сева припадал ухом к шероховатому песчанику горного склона, и слышался ему нутряной гул, о котором не раз говорил дед Веденей.

Пещеры, или того, что под ней подразумевалось, Авдотьев не нашел, как ни продирался сквозь колкие густые заросли у подножья, как ни карабкался по бугристым откосам вверх, доползая почти до середины покатой, опасной стены. Горного снаряжения у него не было, и он рисковал сорваться с десятиметровой высоты, но обошлось. Лесник Веденей, если не случалось ему в часы Севиных изысканий объезжать на казенной лошаденке свои угодья, усердно помогал молодому учителю. В основном, конечно, словом и харчами. Они закусывали вдвоем в избушке Веденея, больше похожей на берлогу, чем на человеческое жилье. Были тут лавка, стол да кровать — все без изящества сколочено из деревянных плах и жердей. Закопченая печка, обмазанная рыжей глиной. Чуланчик, где хранилась утварь, охотничьи доспехи и нехитрая одежонка старика. Единственное неотворяемое, крохотное оконце смотрело на полянку перед горой — маленькую плешинку в сосновой чаще, и на круглое, чистое озерцо, сверкающее среди травы.

Ели грибную похлебку, вяленую рыбу, дичь с кашей. Пили ягодные отвары, настои из душистых, чуть горьковатых трав. Дед жил первобытно, лесным отшельником. Севу, попавшего к нему впервые, это радостно тревожило и воодушевляло.

Хоть и не обнаружилась пещера, о которой неутомимо толковал Веденей, но искатель-одиночка истово поверил в ее существование. И еще одно обстоятельство потрясло его, когда он произвел расчеты своих измерений. Периметр пирамидальной горы оказался пропорционален длине земного экватора. Сева надеялся, что высота ее будет соответствовать расстоянию до Солнца или, на худой конец, до Луны, но вышла промашка — никаких намеков на известные космические величины. Хотя, быть может, ему просто не удалось правильно определить высоту по длине тени.

Остаток лета, осень и зиму Всеволод Антонович скрупулезно, с поправками и переделками трудился над рефератом. Раннею весной он отослал свое творение на кафедру родного института, приложив к рукописи фотографии и чертежи. На одну из фотографий негаданно попал дед Веденей верхом на своей кобыле, и выглядел он почти как бедуин на верблюде, но в целом вышло удачно: его фигура давала представление о пропорциях загадочной горы. В тексте Авдотьев именовал ее мегалитом, аналитически ссылался на предания и некоторые, известные ему, печатные труды, где говорилось о подобных строениях, разбросанных по разным частям света. Кроме реферата, Сева направил множество писем с требованиями прислать в Подгорье серьезную экспедицию. Не обошел он и Академию наук. В школьные каникулы и в свой очередной летний отпуск он ездил в столицу и без устали обивал там пороги. На беду, его хлопоты увенчались успехом.

О дальнейшем лучше не вспоминать. Не прошло и года, как немногочисленный, но представительный отряд ученых прибыл в зону подгорьинского леспромхоза. Встали палаточным табором на полянке возле хижины деда Веденея. Гору обмерили теодолитом. Точно муха по стене, лазал по склонам спелеолог, он же кандидат исторических наук. В помощь ученым леспромхоз прислал передвижную буровую установку и бульдозер. Гору сверлили. На поляне освободили от дерна изрядный квадрат земли, и дед Веденей размечтался о том, как по весне посадит тут картошку. Севу приняли в состав экспедиции в качестве рабочей силы, орудовать лопатой на археологических раскопках. Пока он день за днем рыл землю, по селу ходила еще одна участница большого дела — немолодая уже женщина, лет сорока, в брезентовой штормовке, штанах и сапогах, специалистка по фольклору. Как раз в тот страшный час, когда лопата Севы зазвенела на пятиметровой глубине, тычась в скальную породу, фольклористка закончила сбор сказаний на селе, вернулась в лагерь и с возмущением заявила, что слышала только несусветные враки местных фантазеров. Дед Веденей, вертевшийся рядом, хихикал льстиво и удовлетворенно. А Сева холодел в своей яме: над его головой чередовались полосы песков и суглинков, но желанного культурного слоя, несущего следы древнего строительства, не было и в помине.