Вячеслав Морочко - В память обо мне улыбнись

* * *

В то утро, когда я вышел из клиники, мне сообщили, - что отец просил срочно заехать к нему в институт времени. Он встретил меня в вестибюле. Зал был полон солнца. Играла тихая музыка. Отец стоял у светящейся изнутри колонны. Она казалась издалека лучом света. Человек рядом с ней был похож на плоскую серую тень.. Отец так осунулся, что я его не сразу узнал. Он стал каким-то другим, словно часть его растворилась в воздухе. Отец взял мою руку и долго не отпускал. Это был не свойственный ему жест и вдруг я понял: моя рука нужна ему как опора. Я почувствовал, что теряю отца навсегда. Но он не дал мне раскрыть рта. - Сегодня второй, пока еще пробный сеанс контакта с будущим, - сообщил отец. - Во время первого только зафиксировали факт хроносвязи и назначили время следующего сеанса. Наши партнеры из будущего предупредили, что если мы подготовим несколько не очень сложных вопросов, то они попробуют на них ответить. Итак, меня посадили в переговорное кресло, как специалиста в самой актуальной для человечества области. На голову давил тяжелый шлем, от которого тянулся толстый блестящий кабель. Перед глазами туманным облаком светился экран. Его размытые контуры терялись во мраке. Отец находился в кабине управления. Временами оттуда доносились шорохи. Я слышал равномерный гул, ощущая легкую вибрацию. Рядом с экраном мигали контрольные лампочки. - Есть контакт! - сказал чей-то незнакомый голос. Тут же все звуки стихли, будто закрыли какую-то дверь. Погасло все, кроме экрана. Но это был уже не экран - это сама комната вдруг лишилась стены, получив продолжение в какое-то зыбкое, зеленоватое пространство... И там обозначилась тень. Она двигалась, будто переливаясь из одной пространственной области в другую. Тень становилась четче, все больше напоминая силуэт человека. Однако изображение так и не стало достаточно резким, чтобы можно было разглядеть лицо и одежду. Послышался хрип, он перешел сначала в жалобный визг, а затем в подобие человеческой речи. Иллюзии сходства мешала чрезмерная правильность слога. Очевидно, люди будущего использовали специальный лингвистический интерпретатор, настроенный на язык конкретного временного отрезка. Сначала голос считал: - Два, пять, раз, шесть, три, семь, девять, восемь... - а потом, неожиданно выдал целую серию вопросов и указаний: - Почему вы молчите? Вы же слышите меня! Говорите! По вашему голосу настраивается аппаратура. Вам нечего сказать? Надо было подготовить вопросы! Хотя в смысл фраз было вложено нетерпение, голос по-прежнему звучал ровно и бесстрастно. Сейчас буду спрашивать, - пообещал я, стараясь придать голосу извиняющийся тон от волнения я никак не мог собраться. - Ну так спрашивайте! Не тяните время! Тень переливалась все энергичнее. В ужасе оттого, что теряю драгоценное время на эмоции, я задал свой первый вопрос: - Какой процент населения в ваше время уносит витафагия? - Нулевой, - ответила тень. - Вы не могли бы найти вопросы посерьезнее? С витафагией справились еще до вас. - Вы ошибаетесь, - возразил я. - В наше время от витафагии погибает каждый десятый. - Не может быть! - Тень взмахнула руками. - Мы не могли ошибиться в расчете временного адреса. Это исключено. Скорее всего, мы говорим с вами о разных вещах. Витафагия поддается лечению не хуже, чем любая другая болезнь. При ежегодной диспансеризации все население проходит через "Гвоздику", Заболевших лечат в обычном порядке. Я не специалист и не могу объяснить точнее. По-видимому, все дело в "Гвоздике".. Если есть еще вопросы, задавайте! Вопросов не было! - Счастлив узнать, что витафагия побеждена! - сообщил я вполне искренне. Я сам болен, и хотя первичную опухоль вырезали, она успела дать метастазы. Известно ли вам, что это такое? Известно, - ответила тень.. - Но вы должны меня извинить: в стадии метастазов витафагия уже не болезнь. Когда приходит агония - лечить нечего. Мы с вами, действительно, говорили о разных вещах... Экран погас. Я сидел в тишине и ожидал, когда придет отец. Думать ни о чем не хотелось. На душе было скверно. Почему-то отец не подходил, словно забыл обо мне. Пришлось самому стаскивать с себя тяжелый шлем. В полумраке я добрался до кабины управления. Дверь ее была открыта. Отец лежал на полу. Он был без сознания. В кабине почему-то никого больше не было. Я вызвал помощь. Через каких-нибудь двадцать минут его доставили в нашу клинику. Все происходило чудовищно обыденно. Повадки витафагии известны каждому. Всем было ясно - это заключительный акт. - Я сидел у изголовья отца. Пришел мой сын, тоже физик. Мне всегда казалось, что деда он любил больше, чем меня, хотя иногда я чувствовал, он, как и я, побаивался неистовой насмешливости предка. - Они сказали: "Он умер на своем посту", - простонал мой мальчик. Я понял: они - это любители барабанных фраз, которых отец не успел доконать. Для них он уже умер. Огромный удивительный мир жил в этой большой сердитой голове... Угасает искра... Зачем она горела? И тут он открыл глаза. В последний раз. И тихо сказал: - Я еще здесь?! Это - ошибка... Не терплю кислых физиономий... честное слово. Считайте, что меня уже нет... Пожалуйста, в память обо мне... улыбнитесь.

* * *

Стараясь не шуметь, я пробрался по коридору в свой кабинет. Рядом за тонкой перегородкой шла обычная работа: ассистенты завершали программу экспериментов с К-облучателем. Еще издали, завидев свое любимое кресло, я почувствовал, как измучен, как хочется спать. Это было огромное великолепное кресло. Я успел по нему соскучиться. В нем так хорошо думалось. Оно освобождало мышцы от напряжения, помогало сосредоточиться. Но едва я погрузился в него, меня, как мальчика, вдруг затрясло. Отец умер. Никогда, никогда больше не увижу я его насмешливой улыбки... Никогда не услышу его едких слов, резких, беспощадных фраз, которые помогали направить мысли в нужное русло. А этот хроноконтакт... Меня, конечно, пригласили как специалиста по витафагии... но, вероятно, не без протекции отца. Видимо, он был прав: будущее не может влиять на прошлое. Какое там влияние! Просто нуль информации: вначале мне сказали, что витафагия побеждена, а затем назвали ее агонией - трудно придумать что-нибудь более подходящее для того, чтобы сбить с толку. Что касается упоминания о какой-то "Гвоздике", то это лишь формальная деталь. Мысли были тяжелые, и мне показалось, что именно они вызвали физическую боль. Ее очаги находились в разных местах - там, где у меня никогда ничего не болело. Боль усиливалась. Стало трудно дышать. Я отправил в рот сразу два шарика анестезина и ждал: облегчение должно было наступить немедленно. Но боль не унималась. Напротив, она стала невыносимой. Больше я не мог терпеть. Вскочил с кресла. Сделал несколько шагов по направлению к двери и почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Очнулся в кресле. Увидел вокруг тревожные лица. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни смотреть. Но у меня теперь ничего не болело, и стало неловко перед ребятами. Я заставил себя собраться, сел поприличнее и объявил: - Все в порядке! - То было натуральное кокетство, и на мои слова не обратили внимания. Кто-то сказал: - Мы вас отвезем домой... - Пустяки, - хорохорился я. - Лучше принесите воды. Пил с жадностью. Зубы стучали о края стакана - так бывало всегда после сильнодействующих анестезаторов. - Это мы виноваты, - сказал кто-то из ассистентов. Я нашел в себе силы рассмеяться: - Господи, вы-то здесь причем?! Мне показалось, что смех был не слишком вымученным. Но в следующую секунду я услышал такое, от чего можно было лишиться дара речи. - Мы не знали, что вы у себя, - сказал ассистент. - Мы включили аппаратуру... Понимаете, вышло так, что чертова "Гвоздика" в соседнем боксе оказалась направленной в вашу сторону... - Как вы сказали? "Гвоздика"?! - я, наверно, кричал, хотя почти не слышал своего голоса: в висках штормила кровь. - Простите, я по привычке, - смутился ассистент. - Так мы называем про себя ваш К-облучатель. Он чем-то напоминает цветок гвоздики. "Это точно. Напоминает", - подумал я, а вслух попросил: - Знаете что, ребята, честное слово, мне уже лучше... Хочется немного побыть одному. И они ушли, уверенные, что боль не повторится: ведь "Чертова Гвоздика" теперь была выключена. Я остался сидеть в своем кресле, потрясенный догадкой. Оказывается в сообщении из будущего не было противоречий. Как просто все разрешилось! Выходило, что отец прав, называя разговоры о ранней диагностике пустой болтовней. Витафагологи любили поговорить о ней, а сами тем временем изыскивали новые средства для утоления боли - тончайшего диагностического средства, которое природа подарила человеку в готовом виде. Люди гибли, и боль была для них по-прежнему врагом номер один. Ее притупляли, утоляли, гасили, снимали, однако при этом никогда не забывали порассуждать о ранней диагностике. Гибли и те, кто больше всех любил о ней разглагольствовать. Совершенствовались средства, снижающие общую чувствительность, снимающие боль в суставах, в соматических тканях, в отдельных органах; средства, повышающие общий тонус и настроение, избавляющие от душевных мучений. В борьбе с болью проявилась вся гуманность людей. И боль не выдержала, оставила поле сражения, бежала и унеся с собой единственный шанс на достижении "ранней диагностики". -С этим покончено! - гсказал я решительно. - К-облучатель - моя "Гвоздика" - заставит, наконец, очаги витафагии выдавать себя с головой. Если бы не сеанс хроносвязи, не упоминание в нем о "Гвоздики", вряд ли кому могла прийти в голову мысль встать на защиту боли. Я вдруг подумал, что убеждать уже поздно. Надо действовать. Мне самому уже ничто не поможет. Но именно потому, что осталось так мало времени, надо спешить. И тогда я позвал ребят и рассказал им все, умолчав лишь о сеансе хроносвязи. Каждый из ассистентов высказал что-то свое, но смысл был один: "Я и сам так подумывал, но о ранней диагностике столько говорилось, что я перестал придавать ей значение". - Ну что ж, - сказал я себе, - болезнь, которую мы зовем витафагией, в самом деле только агония. Больным суждено умереть. Остальным мы подарим "Гвоздику".