Александр Плонский - Помни нас, время !

Обычно мы избегали выходить ночью. Не из-за опасности - на Марсе нет высокоорганизованных форм жизни, а следовательно, и хищников, которые могли бы напасть на нас. Просто в ночном хождении до сих пор не возникало необходимости, а удовольствия оно не доставляло.

...Перед нами простиралась однообразная равнина, казалось, отутюженная дорожным катком. Фонари, которыми мы старались не слепить друг друга, вырывали в пространстве туннель. За ним пряталась чернота...

Мы шли час, второй, третий по этому эфемерному туннелю, наглухо смыкавшемуся позади нас. И вдруг я увидел необычное строение. Его верхние этажи терялись в небе. Я различал лишь основание гигантской призмы с многочисленными входами, вернее, лазами, - такими представлялись они на расстоянии.

- Видишь? - спросил я хриплым шепотом.

- Ничего нет, - отозвался Грем. - У тебя галлюцинация...

Я непроизвольно взмахнул фонарем, и он умолк, заслонив рукою глаза. Но я успел заметить через стекло шлема, что лицо у него белое.

Через десяток шагов призма смазалась, растворилась, словно кто-то смыл ее изображение...

Под утро мы возвратились на базу усталые и опустошенные. Во всяком случае, я испытывал всеподавляющую опустошенность, когда не хочется ни говорить, ни даже шевелить пальцами. А как Грем - не знаю. Он молчал.

Товарищи спали, не подозревая о нашей отлучке.

Год спустя Грему разонравилось быть марсеологом, и он вернулся на Землю. Звал меня - я не согласился: превосходство друга начало тяготить.

Мы встретились вновь через пятнадцать лет при весьма странных обстоятельствах...

Экспедиция перебазировалась из Страны Ноя через Змеиное море, Треугольный залив и Большой Сирт в Страну Исиды. Огромный марсоход, похожий на неправдоподобно увеличенную лягушку и способный, подобно ей, перепрыгивать через препятствия и мягко опускаться на треугольные лапы, двигался то плавно, то скачками к цели, а мы отдыхали, время от времени бросая ленивые взгляды на окружающее.

Марс - место спокойное. Катаклизмы отбушевали, оставив на лике планеты россыпь оспин-кратеров. Марсианский ландшафт это прежде всего кратеры, кратеры и кратеры. Чашеобразные малые, диаметром десять-пятнадцать километров, и большие, сотнекилометровые, с плоским дном, отдаленно напоминающие гигантские стадионы или цирки. Лишь в Элладе и еще нескольких местах совсем нет кратеров.

От Эллады рукой подать до Страны Ноя, где наша база располагалась около года, и в эту "Древнюю Грецию" Марса мы удирали на экскурсии, но возвращались разочарованные: античной экзотики там не оказалось впомине. Вообще романтикам с Марсом не повезло: марсиане явно предпочитали родной планете страницы многочисленных фантастических произведений, от "Войны миров" Уэллса до "Черной дыры" Гринвича-младщего, нашего современника и незадачливого вдохновителя...

Мы уже давно отказались от попыток обнаружить следы исчезнувшей марсианской цивилизации. Видимо, ее не существовало. Так думал я после восемнадцатилетнего пребывания на Марсе. Так думал я и в тот памятный день, когда после длительного перерыва у меня возобновились галлюцинации.

...Ровное, словно укатанное катком плато. Мерно покачиваясь, переступает с лапы на лапу марсоход. Безликий и безжизненный ландшафт час, день, неделю... Пыль взмывает и тотчас оседает в разреженной атмосфере...

Я незаметно заснул. Неожиданный скачок марсохода разбудил меня. Никогда не видел прежде столь концентрированно яркой природы - за бортом расстилалось необозримое цветущее поле. Головки цветов, словно антенны локаторов, поворачивались нам вслед. Небо было насыщенно-василькового цвета. Солнце приблизилось, стало больше земного. В воздухе - я готов был поклясться, что это воздух, а не осточертевший углекислый газ, проносились птицы. Не силен в орнитологии, но думаю, что подобных нет на Земле. Мне, например, не попадались ласточки с двумя парами крыльев - одни находились все время в движении, другие, более широкие и длинные, напоминали несущие плоскости самолета.

Я вышел из марсохода - якобы размяться - и, нарочно отстав, снял шлем. Вдохнул полной грудью медвяный воздух и ощутил необычный прилив сил.

Стоял и смотрел вслед удалявшемуся марсоходу. Ничего не стоило его догнать - он двигался сравнительно медленно, а на Марсе, при уменьшенной почти вдвое силе тяжести, я мог развить скорость скаковой лошади...

Странное дело: привычный и обжитый марсоход, буднично шлепавший треугольными лапами, вдруг показался мне чудовищным призраком. Я перенес взгляд на собственную руку - она была полупрозрачна, сквозь нее неясно просвечивали сиреневые лезвия травинок, пятна-цветы. Нагнувшись, я заметил, что лапы марсохода не оставляют следов на траве!

Вскоре показался город. Этого я уже не смог выдержать! Паническими прыжками нагнал марсоход. Почувствовав удушье, поспешно проскочил переходной отсек и прокрался в свою каюту. Излишняя предосторожность! Любой из нас мог выйти, никого не предупредив, настолько спокойным местом был Марс. К тому же, у каждого имелся личный информ, так что проблемы связи не существовало.

Оглушенный случившимся, я принял тройную дозу гипнола и рухнул на койку.

Так началась моя марсианская одиссея. Разумеется, я сохранял ее в тайне: мне все равно бы не поверили...

Марсеологи - люди в большинстве замкнутые. Далеко не все выбрали эту профессию по призванию или из жажды приключений (какие приключения могут быть на Марсе!) и даже не в поисках романтики. Многих привела на Марс неудавшаяся личная жизнь. Возможно, поэтому здесь не принято заглядывать в чужую душу. Хорошее обыкновение или нет, не берусь судить. Но меня оно более чем устраивало...

За месяцы нашего утомительного перехода я только и делал, что наблюдал. Другие марсеологи тоже наблюдали: не полагаясь на собственное восприятие, снимали показания приборов, анализировали информацию с помощью рассудочных компьютеров, раскладывали результаты по классификационным "полочкам". Но при том оставались наблюдателями сторонними, поверхностными.

Мои же наблюдения, если я вправе их так назвать, были совсем иными. Ни органы чувств человека, несовершенные по природе, ни наичувствительнейшие приборы не могли бы извлечь из окружающего мира то преисполненное полноты (оцените каламбур!) знание, которое даровалось мне без малейших усилий с моей стороны.

Знание иррациональное, не сопряженное с переживаемой нами сиюминутной действительностью, противоречащее "здравому смыслу". Впрочем, знание ли?

В моей оценке происходящего со мной преобладали скептические акценты. Я говорил себе: "Этого не может быть, потому что так не бывает". И не пытался найти объяснение феномену, в эпицентре которого оказался. Более того, отвергал сам феномен. Нет его! Есть банальное умопомрачение, и только...