К. Терина - Тише, мыши

– Я помню Слоника. Славный был мышонок.

Тут я не выдерживаю, говорю:

– Еще бы тебе не помнить. Сам же его и съел. Вкусно было?

Не отвечает.

Здесь я, конечно, не прав, признаю. Рифмоплет мышей не обижает, чтит Договор. Полухвоста того же кто из мышеловки вызволил? Он, Рифмоплет. Так что про деда – это я напрасно. Сам он к коту пошел, когда смерть почуял. Не хотел умирать в норе. Упрямый был, зараза.

Но это не повод разговаривать с котом. Нет, не повод.

Спать-то как хочется! Надо двигаться, вот что. А двигаться запрещают инструкции. Но, посудите сами, что лучше – нарушить инструкции или уснуть на посту?

Осторожно огибаю трубу – с той стороны, которая подальше от кота. Пробежаться по крыше туда-обратно. Большего мне не нужно.

Тише мыши, кот на крыше…

Кот. На крыше.

Он появляется из темноты, как айсберг из тумана (это я, опять же, от Хвостата нахватался). Мышиный бог! Замираю на месте, жмусь к черепице. Убежал бы, врать не стану. Да только лапы отнялись от страха.

Кот, которому положено лежать без движения в нескольких метрах отсюда, возвышается надо мной грозной тенью. Вот и смертушка твоя пришла, Лапка.

Кошек я не боюсь. Точнее – не боялся прежде. Но три недели террора, который устроили нам убийца Снежинка и палач Мурзик, кого угодно научат уму-разуму.

– Террор? Так вы это называете? – кот смеется. Хрипло, страшно. Или это не смех, а кашель? – Готов поспорить, этому слову тебя тоже научил Хвостат.

Так и есть, что правда – то правда. Мы, мыши, ученых слов не знаем, разве что Полухвост иной раз выпендрится, да все не к месту. Но Хвостат – другой. Образованный, всезнающий. Ну, на то он и Хранитель Договора.

– Именно террор, – говорю. – А как называешь это ты?

Заговорить ему зубы и сбежать.

– Я называю это инстинктом, Лапка. Слышал такое слово? Кошки должны есть мышей. Это наша природа.

– Но ты никогда не был таким! – возражаю.

– Был, Лапка. Был. Неразумным котенком, который ничего не знает, кроме своих инстинктов. Меня изменил Хранитель Договора. Не Хвостат, конечно. А его предшественник. Который, в отличие от Хвостата, следовал своему предназначению и помнил о долге. Помнил, что единственный способ для кошки получить разум, осознать себя и свое место в мире… – кот умолкает. Уснул он там, что ли?

– Что за способ?

Не отвечает.

Внезапно я понимаю, что голос Рифмоплета звучал оттуда, где ему и положено быть. Из-за моей спины.

А кто же тогда передо мной? Другой кот? Почему не двигается? Очень это подозрительно.

Говорят, любопытство сгубило кошку. Может, правда. Какую-нибудь одну, особо знаменитую. Но сколько оно перегубило мышей – я и чисел таких не знаю. Вот ведь, даже пословицу – и ту кошки у нас отобрали.

Непослушными лапами делаю шаг, еще один. Кот – ни с места. Есть в нем что-то неуловимо неправильное.

Принюхиваюсь. Вот оно: я не чувствую его. Ни запаха, ни настроения. Ничего.

Тьфу ты. Да он же не настоящий! Силуэтом – кот. А внутри пустышка.

– Очень простой способ, – это снова Рифмоплет. Говорит устало, ровным, затухающим голосом. – Очень простой.

– Съесть тысячу мышей?

– Одну. Всего одну, Лапка. Хранителя Договора.

Тут я так и присел. Нет, вы сами посудите: Хранителя Договора – съесть. А мы, простые мыши, значит, молча стоим в сторонке и смотрим. Не слишком ли широко он свою кошачью варежку-то раззявил? А с другой стороны посмотреть: будь это правдой, знай Хвостат, что одной его жизни достаточно, чтобы спасти всех нас и остановить убийства – разве не пошел бы он на такую жертву? Я бы, например, пошел без сомнений.

– Ты другой, Лапка. И Ушаст был другим. Думаешь, почему Хвостат не выходит из норы с тех пор, как в доме появились котята? Он слишком долго жил. И хочет прожить еще дольше.

Мышиный бог! Зачем я его слушаю? Безумец – он безумец и есть. Может, я и сам уже. Того. Вернусь в нору и забьюсь в конвульсиях, как Ушаст.

Кот не отвечает. Кажется, снова уснул. Прислушиваюсь. Дыхание тяжелое, хриплое. Точно кот не спит, а тянет на своем хребте целый мир.

А мне теперь что делать? Надо двигаться. Очень уж зябко и шерсть дыбом.

Смотрю на силуэт искусственного кота, мертвой тенью зависшего надо мной. Что же оно такое, этот псевдокот?

Ловко взбираюсь по суставчатой деревянной лапе. Отверстие в боку – идеальная ловушка для глупой мыши. Страшно! Но любопытство не победить. Ныряю внутрь. Оглядываюсь. Рычаги какие-то. Педали. Ремни. Колесо. Знаю я эти колеса. В таких мыши бегают. Зачем – не спрашивайте. Мир полон нелепостей.

Вроде этого деревянного кота.

– Ничего не трогай там, Лапка, – доносится снаружи глухой голос Рифмоплета. – Если не хочешь повторить судьбу Ушаста.

Настораживаюсь. При чем здесь Ушаст?

– Он его построил. Деревянного кота. Талантливый был мышонок.

Рифмоплет не врет по крайней мере в этом. Запах Ушаста почти выветрился, но здесь, внутри, его еще можно различить. Вот так номер! Куда катится мир, если мыши – мыши! – принялись строить памятники котам?

– Это не памятник, Лапка. Это оружие. Глупый маленький Ушаст. Хотел меня защитить.

Ну вот, опять он за свое. Мышь строит оружие, чтобы защитить кота. От чего, спрашивается?

Кот не отвечает. Только ведь особых талантов не требуется, чтобы приложить хвост к хвосту. Я-то, в отличие от других, хорошо слышал, что именно шептал несчастный Ушаст в предсмертном бреду. Там только одно слово-то и было.

Мрак.

До чего страшное слово! Хвост сам собой принимается отстукивать чечетку по деревянной поверхности.

Спокойно, Лапка. Спокойно. Смотри: ты на крыше. Рядом с котом, который, если верить Договору, каждую ночь один на один встречается с самым страшным, что только есть в этом мире. Вот ты, Лапка, вот кот, вот ночь. А Мрак? Нет его. Сгинул. Точка.

– Не верь Хвостату, Лапка. Ни единому слову не верь.

– А кому верить, тебе, что ли? – не выдерживаю я. – Как поверил тебе Ушаст?

– Мне жаль Ушаста. Он не заслужил такой участи. Но это был его выбор.

Рифмоплет устало умолкает. Дышит хрипло.

Я выбираюсь из деревянного нутра искусственного кота. С тревогой смотрю на черное небо. Тоненький серп луны кажется таким беззащитным. Может, это и не так плохо, что зрение у меня неважное. Нет уж, нет уж. Никакого Мрака. Отработаю сегодня смену, и больше сюда ни одной лапой. Пусть Хвостат сам сторожит кота, если такой умный.

Когда на востоке показываются первые лучи солнца и я собираюсь уходить, Рифмоплет открывает один глаз.

– Прощай, Лапка. Следующей ночью я умру, – говорит он. – А котята не доживут и до ночи.

Ждут вас, мыши,котята с пустыми глазами,с мягкой смертьюв когтистых кошачьих лапах.Их дурманятмышиные ваши раны,мышиные ваши слезыи страха мышиного запах.

Обычно я сплю не дольше часа к ряду. Но после ночного бодрствования просыпаться никак не хочется. В моем сне жива Камышик, мы с ней сидим в уютной норке, и все по-прежнему.