Александр Лаптев - Звездная пыль

На следующий день я приехал в назначенное время в институт к профессору. Настроение у меня было приподнятое или, лучше, предвкушающее, что, очевидно, и отражалось на моем лице. Профессор, увидев меня в дверях, издал возглас что-то вроде: - А-а! Вот и наш капитан! Пожалуйста, проходите, рад вас видеть. Очень рад, проходите, прошу.- Он подвинул мне стул, и мы одновременно сели. Я окинул взглядом помещение и не нашел в нем ничего такого, что указывало бы на его научное и медицинское назначение: вдоль стены стояли самые обычные стулья, в центре - стол, какие-то картины висели на стенах. И никакой тебе аппаратуры или, там, медицинских инструментов, никаких китайских диаграмм и устрашающих плакатов. Единственно, сам профессор был в белом халате и шапочке, но наряд его не пугал и не навевал ничего "такого". - Как настроение?- спросил профессор ободряющим голосом. Я пожал плечами. - Нормально... Профессор пытливо поглядел на меня. - Так-так, оч-чень рад за вас. Сейчас придет мой помощник, и мы отправимся в лабораторию.- Он задрал рукав на левом запястье и прищурился: - Что-то он задерживается... Я нерешительно кашлянул. - Профессор, я вчера не спросил у вас, как-то забыл. Скажите, а от чего вы будете меня это... излечивать? То есть я, может быть, неточно выразился, я имел в виду: в чем будет состоять коррекция? Все-таки хотелось бы знать. А то как-то... - Да нет,- с готовностью подхватил профессор,- здесь нет никакой тайны, мы все делаем открыто. Это даже хорошо, что вы спросили - теперь в работу включатся волевые центры, и дело пойдет быстрее. Я и сам хотел поговорить об этом. В эту минуту в комнату вошел помощник - давешний неулыбчивый ассистент. - У нас все готово,- сообщил он, мимоходом кивнув мне.- Можно начинать. - Да, мы сейчас,- ответил профессор,- ты присядь пока. Помощник сел чуть поодаль. - Значит, дело обстоит следующим образом, уважаемый пилот экстракласса,начал объяснение профессор.- На протяжении нескольких последних лет мы наблюдаем устойчивую и весьма неблагоприятную тенденцию в реакциях подкорки вашего головного мозга. Развивается электрическая блокада эмоциональных центров, и, как следствие, общее снижение реакционной способности нервной системы. Я думаю, не надо объяснять, что это значит! Я кивнул: действительно, снижение реакционной способности нервной системы было вполне прозрачно в своей пугающей сути. Профессор продолжил: - Помимо общего снижения эмоционального фона, мы наблюдаем ухудшение практически всех нейрофизиологических параметров организма. И я повторяю: страшны не результаты сами по себе, а страшна динамика, которая неизбежно приведет в самом скором времени к весьма плачевным результатам. Через несколько лет вы не только не сможете управлять космическим кораблем, но, я боюсь, будете нуждаться во врачебной помощи. Да-да,- подтвердил он, заметив мое недоумение,- дело обстоит именно так. Вашему руководству я не стал говорить об этом, а вам сообщаю, чтобы вы осознали всю серьезность положения. И теперь самое время провести корректирующее воздействие. - Но погодите!- воскликнул я.- Почему это все происходит? В чем причина? У меня что, мозг так неудачно устроен, что в нем развиваются подобные тенденции? Или я склонен к шизофрении? Ведь я прошел совершенно невероятный отбор при поступлении в летную академию, вы же должны знать, что туда принимают одного из тысячи! Как же это согласуется с вашими словами? - Дорогой мой,- похлопал он ладонью по моей руке.- Мозг ваш устроен превосходно. Я смотрел ваши характеристики на момент выпуска из академии и скажу честно: читал и радовался. Такие показатели я видел всего два раза за всю свою жизнь. И не мог тогда предположить, что когда-нибудь мне придется принимать вас в качестве своего пациента. - Так в чем же дело?- спросил я.- Как это все объяснить? Профессор снял свои очки в золотой оправе, вытащил платочек из нагрудного кармана и стал протирать стекла. - А объяснение очень простое,- произнес он, рассматривая стекла на свет.Мы все можем объяснить, с этим как раз проблем никаких нет.- Он надел очки и положил руки на стол перед собой. - Ну так расскажите! - Хорошо,- сказал профессор. - Яков Михалыч,- произнес обеспокоенно помощник,- у нас время ограничено. В пять часов консилиум. - Да, я помню,- кивнул он,- но это не займет много времени. Тем более случай у нас довольно необычный. Необычен сам эффект. Я, например, сталкиваюсь с таким впервые. Я не вполне его понял, но решил не задавать пока вопросов. Профессор вдруг переменился в лице. - Скажите, вы часто вспоминаете тот полет к Юпитеру в двадцать шестом году? Я вздрогнул. Помню ли я? Двенадцать лет прошло, а кажется, будто это было вчера. - Да,- сказал я,- вспоминаю. В том рейсе погибла моя жена. Из-за меня. - Вот-вот,- неожиданно обрадовался профессор,- все так, как я говорил. - Что говорил?- переспросил я. - У вас, дорогой мой, сформировался комплекс вины. Вы вините себя в гибели своей жены, и это все объясняет. - Что объясняет?- Разговор неожиданно принял довольно неприятное для меня направление.- При чем тут двадцать шестой год?- спросил я, непроизвольно напрягаясь. - Двадцать шестой год тут при том,- заговорил старик,- что именно с этого времени у вас отмечены заторможенные реакции и, судя по всему, тогда и начала образовываться зона блокады правой лобной доли мозга. - Так "тогда" или "судя по всему"? - Тогда, именно тогда!- утвердил профессор.- А "судя по всему" я сказал в том смысле, что зона эта не могла образоваться в одночасье, и невозможно отделить границу: вот вчера этой зоны не было, а сегодня она уже есть. Она и до сих пор развивается, захватывает новые области, блокирует связи, повышает свою электрическую активность. - Яков Михалыч!- снова подал голос помощник. - Все-все, мы уже идем,- сказал профессор и поднялся.- Ну что, есть еще вопросы?- проговорил он таким тоном, как если б сказал: "Ну ладно, достаточно болтать, следуйте за мной!" Я тоже поднялся. - Да,- отвечаю,- есть вопросы, как минимум один. - Ну хорошо, давайте. - Я, собственно, одно хочу знать: каким образом вы намереваетесь меня лечить? - Как каким образом?- переспросил профессор.- Я же объясняю: проведем психокоррекцию и снимем нежелательные рефлексы. - Я не об этом спрашиваю, а хотел бы узнать, что вы подразумеваете под психокоррекцией в конкретном случае и как намереваетесь бороться с блокадной зоной в моей голове. - Что значит как?- поднял брови профессор.- Нанесем на поверхность мозга заданный рисунок, негативные связи блокируем, и наоборот - создадим новые, позитивные. Вы знакомы с теорией условных и безусловных рефлексов Павлова? - Знаком,- поспешно ответил я, зацепившись за одну мысль и стараясь ее не упустить.- Но объясните, пожалуйста, что это значит - блокируем негативные связи? - И создадим новые позитивные!- дополнил профессор. - Вот-вот,- заторопился я,- как это будет выглядеть на деле, то есть я хотел спросить, изменится ли что-нибудь в моем поведении и в мироощущении?- подобрал я в последний момент более-менее подходящее слово. - Конечно, изменится!- вскричал профессор.- Вы станете спокойнее, увереннее в себе, перестанете изводить себя неприятными воспоминаниями, одним словом, войдете в норму и заживете нормальной полноценной жизнью. - Выходит, сейчас я не живу нормальной и полноценной жизнью? - А вы как сами считаете? - Я считаю, что у меня все хорошо. - В самом деле?- не стал скрывать своего удивления профессор.- Вам нравится жить одному, самому готовить себе пищу и общаться с миром посредством телеэкрана? Почему вы до сих пор один? Почему у вас нет семьи, детей? - При чем тут это? - Да тут все при чем! Все здесь играет роль! Все в нашей жизни взаимосвязано, и можем ли мы, подумайте сами, доверять человеку с ненормальной психикой сложнейший космический корабль и жизнь сотен людей? Можем ли мы положиться в экстремальной ситуации на человека, который изводит себя несуществующей виной, весь сидит в прошлом и живет в мире фантомов? - Но я не сижу в прошлом! - А почему вы тогда до сих пор один? Здоровый красивый мужчина, в самом расцвете, к тому же пилот экстракласса. Можете вы это объяснить? - Я еще раз вам говорю, что моя личная жизнь никого не касается. - А я вам говорю, что у командира экстракласса нет ничего такого, что не отражалось бы самым непосредственным образом на его служебной деятельности, и в первую очередь это относится к так называемой личной жизни.- Как-то незаметно мы перешли на повышенные тона. Мы стояли друг против друга, и я уже не видел на сморщенном профессорском лице ласковой улыбки. Теперь там было что-то другое. - Так я не понимаю,- проговорил я по возможности ровно,- вы что, хотите, чтобы я женился? - Не в этом дело. - А в чем? - Необходимо убрать негативные реакции из вашего мозга, обеспечив ему нормальное функционирование. - Тогда я снова спрашиваю: что конкретно вы подразумеваете под негативными реакциями и как такое вмешательство отразится на моей жизни? Профессор отступил на шаг и оглядел меня с ног до головы так, словно заметил во мне нечто такое, чего он раньше не замечал и что я тщательно скрывал, а теперь ненароком выказал. - Хм!- сказал он.- Никак не предполагал, что вы... такой! - Дорогой профессор,- улыбнулся я той самой улыбкой, которую демонстрировал он мне накануне и сегодня почти до последней минуты.Дорогой профессор,- произнес я самым обескураживающим тоном,- шаг, на который вы меня толкаете, достаточно серьезен, чтобы сделать его сознательно, не будучи уверенным в благоприятном исходе. После того, как я проговорил такую замысловатую фразу, с минуту сохранялось молчание. Наконец профессор обрел дар речи: - Вы что, издеваетесь надо мной? - Я?.. Над вами?! - Скажите одно: вы согласны на психокоррекцию? - Я не могу так сразу... - Да или нет? - Нет. - Так вы отказываетесь?- вскричал профессор в сильном волнении. - Я же вам объясняю,- попытался сгладить я неприятный эффект последней своей реплики,- что мне хочется прежде знать последствия данной операции, конкретно: каким образом изменится мое самочувствие и мое отношение к прошлому, к событиям двадцать шестого года? Надо отдать должное, профессор сумел взять себя в руки, во всяком случае, он не выгнал меня сразу, а предпринял еще одну попытку. - Объясняю предельно просто,- начал он.- С помощью операции мы изменим характер сложившихся реакций, связанных с воспоминаниями о прошлом. Создадим устойчивую связь зоны повышенной активности с областью положительных эмоций. И наоборот, заблокируем все связи, имеющие отрицательный характер. В результате у вас исчезнет чувство вины, и вы освободитесь от гнета переживаний. - Минутку,- прервал я его.- Правильно ли я понял, что я стану теперь, вспоминая свою погибшую жену - погибшую во многом по моей вине,- стану ли я испытывать при этом положительные эмоции, как вы сейчас выразились? - Ну вот видите, вот видите!- оживился профессор.- Вы опять за свое. Почему вы говорите, что она погибла по вашей вине? Что это за глупости? Ведь я прекрасно знаю, что вашей вины в ее гибели не было! Если б вы были хоть чуточку виноваты, то вас бы давно уже не было в космофлоте! Вас близко не подпустили бы к пассажирскому кораблю. Проверкой было установлено, что вы сделали все от вас зависящее в той ситуации и пошли даже на некоторые нарушения регламента полета. Никто на вашем месте не сумел бы сделать большего. Слышите? Никто! Так зачем же вы твердите с одержимостью маньяка о своей несуществующей вине? Зачем изводите себя? Ведь это есть чистой воды интеллектуальный садомазохизм! И мы вовсе не собираемся создавать у вас наркотический эффект на данное воспоминание, а всего лишь уравновесить отрицательные реакции, с тем чтобы позволить вам жить нормальной эмоциональной жизнью. Ведь вы больны, больны! Только не понимаете этого. Доверьтесь нам, и через неделю вы будете другим человеком - веселым, жизнерадостным, вас допустят к полетам, и вы снова полетите к звездам!..- Дальше уже, кажется, красноречие не могло идти. Старик выложил разом все козыри и сделал это почти что с блеском. - Но ведь вы же не знаете всего,- проговорил я с отчаянием,- и никто всего не знает! - Чего никто не знает? - Как это происходило тогда. - Да?.. И чего же никто не знает? - Вы правильно говорите,- заторопился я, словно боялся, что мне не дадут сказать,- что, когда это произошло, ничего уже нельзя было поправить и никто в целом мире не смог бы спасти мою жену. Но моя вина в том, что я уговорил ее отправиться в рейс, а потом выйти в открытый космос полюбоваться на кольца Юпитера. А ведь она не хотела! Она словно предчувствовала свою гибель. А я лишь смеялся над ее страхами. - Ну, дорогой мой, этак можно обвинить себя в чем угодно, например, в том, что познакомился со своей будущей женой, потому что если бы не познакомился, то ничего бы и не случилось. - Это уже другое,- возразил я. - Да нет, это все из одного ряда,- сказал убежденно профессор. Я посмотрел на него и опустил взгляд. - Не знаю, может, вы и правы.- Я почувствовал вдруг усталость, словно вышел из барокамеры, где гоняли меня до потемнения в глазах при пониженном давлении. Опустился на стул и потер лицо ладонями. Профессор стоял рядом и молчал. - Так что, мы идем?- произнес он. Несколько секунд я сидел недвижно, потом поднял голову. - Я должен подумать. Все это слишком неожиданно. Я так не могу. - Ну что ж,- вздохнул профессор.- Вы имеете полную свободу выбора. Никто не может вас ни к чему принудить. Но я бы вас попросил дать окончательный ответ как можно скорее. - А если я откажусь от лечения? Профессор нахмурился. - Вы хотите работать в космофлоте? - Хочу. - Тогда не торопитесь с ответом. Сейчас отправляйтесь домой, а завтра приезжайте в это же время, и тогда мы окончательно решим, как нам быть. Хорошо? - Хорошо,- сказал я и поднялся.- Завтра в это же время. Мы пожали друг другу руки, и я вышел. Мрачноватый помощник покинул кабинет еще раньше, и я был избавлен от удовольствия тискать его костлявые пальцы. Во время беседы с профессором я чувствовал некоторый подъем сил и настроения, но когда вернулся домой, на меня навалилась обычная моя хандра. Как ни изворачивайся, а хитроумные тесты не врали: не все со мной было нормально, длительное одиночество никому еще не шло на пользу. Депрессия была единственной моей спутницей в последние несколько лет, случайные и ни к чему не обязывающие встречи с женщинами, конечно, в счет не шли. А в этот вечер меня ожидали нелегкие размышления - профессор сумел-таки озадачить меня своими рассказами. Хуже всего, что почти во всем он был прав, даже удивительно, что посторонние люди могут так легко и свободно читать в твоей душе. Но он не убедил меня в главном: так ли уж необходима психокоррекция. То, что представлялось ему бесспорным, вызывало у меня самые противоречивые чувства. Главное - главное!- что меня сдерживало... я даже не могу выразить этого как следует. (Вообще, трудно объяснять иные переживания.) Главное, что меня сдерживало, это какое-то глубинное убеждение, будто бы я должен нести в себе эту боль утраты - в наказание за то, что не смог уберечь свою любовь. Как память на всю жизнь, как завещание, как крест. Мне странно было даже подумать, что можно радоваться жизни, испытывать минуты счастья и верить, что мир прекрасен и все будет у меня хорошо, когда в этом мире нет Ирины. Я перестал бывать в шумных компаниях, потому что не мог побороть в себе раздражения на друзей, способных смеяться во весь голос и строить радужные планы, я перестал любить все без исключения праздники с их пустым и глупым трезвоном, и напротив, полюбил уединение - в собственной ли квартире, отгороженный звуконепроницаемыми перегородками от внешнего мира, или в рубке управления межпланетного корабля во время ночной вахты, когда вокруг тебя квадрильоны километров ледяной пустоты, в которой тонут все звуки и гаснут самые сильные чувства; если я и был когда счастлив в последние годы, то именно в эти часы абсолютной тишины и покоя. Что же предлагалось мне теперь? Обратить печаль в радость? Сделать поражение победой? Но как же Ирина? Ведь она погибла, пускай не из-за меня, но разве от этого легче?! Да, я помню ее до сих пор и до сих пор люблю. Почему я должен ее забывать? Только для того, чтобы успокоились все эти люди, забившие огромное здание Управления, которые так же далеки от моих переживаний, как далека Земля от Юпитера: увидеть поверхность планеты можно, а что творится внутри - никак! А что, если я уже сжился с этой моей болью, если боль стала для меня нормой! Или прав профессор, и я занимаюсь ненужным самокопанием, самоедством, от которого никому уже не станет легче или лучше. Что, если я на самом деле болен? И правильно сделали, когда отстранили меня от полетов... Этот августовский вечер оказался одним из самых длинных в моей тридцатипятилетней жизни. В течение короткого времени меня посещали самые противоречивые чувства, настроения менялись так быстро, что какой-нибудь наблюдатель пришел бы в ужас; за несколько часов я пережил, кажется, целую эпоху. Удивительно, но спал я в ту ночь очень крепко - заснул, будто провалился в глухую яму без света и воздуха, и видел сны не сны, но какие-то жуткие образы, световые всполохи, провалы без дна, и все это в густой вязкой тишине, полной предчувствия надвигающейся беды... Однако проснулся я с неожиданно хорошим настроением. Голова была легкой, мысли ясными и чистыми. Я отлично помнил вчерашние события, долгий разговор с профессором, потом свои нешуточные размышления вечером... С первой секунды пробуждения я уже знал: непростое решение принято. Сработало подсознание, и, проснувшись, я был уже свободен от необходимости взвешивать "за" и "против", мучительно рассматривать аргументы, переходя поминутно от надежды к отчаянию. И поэтому, не дожидаясь условленного времени, я набрал на видеофоне код Института реабилитации - номер, указанный мне профессором. Когда профессор появился на экране в своей белой шапочке и золотых очках, я дружески приветствовал его, совершенно искренне, как бы извиняясь за огорчение, которое я ему доставил накануне и готовился доставить теперь. Однако профессор оказался готов к моему сообщению. Он заговорил первый. - Итак,- сказал он,- вы решили отказаться от коррекции? - Да,- произнес я удивленно.- А как вы догадались? Профессор вздохнул и развел руки: - Можно было понять по вашему вчерашнему поведению. - Кстати, о вчерашнем,- забормотал я смущенно,- вы уж извините меня, если я позволил себе какую резкость. - О! Не извиняйтесь. Мы тут такие картины наблюдаем каждый день, что нас ничем уже не удивишь. Да вы и не совершили ничего такого, за что должны извиняться. Напротив, вы вели себя именно так, как и должны были вести. - То есть? - Это долго объяснять,- проговорил профессор,- да и ни к чему вам. Достаточно того, что никто тут на вас не обижается, а меньше всех я. Я рад, что поговорил с вами так откровенно, и теперь мне многое стало понятно в вашем характере. - Вы хотите сказать... - Вот что,- перебил профессор,- у меня к вам есть просьба. Можете вы сейчас приехать в институт? - Могу. А зачем? - Я хотел бы провести дополнительное тестирование и получить ваш характеристический спектр. - Это еще что такое? - Да вы не бойтесь, ничего страшного,- поспешил он меня успокоить.- Это панорамное сканирование мозга. - А зачем оно нужно? - Видите ли,- по большому счету, мозг до сих пор остается загадкой для нас. Принимая ответственные решения, мы должны иметь максимум информации, чтобы исключить возможные ошибки. С помощью характеристического спектра мы сможем уточнить ваш диагноз. Может быть, все не так плохо, как нам показалось вначале. Приезжайте, это в ваших интересах. Я задумался. Не хотелось снова ехать в институт. Но с другой стороны, чего мне было бояться? Я находился в таком положении, когда любая перемена была к лучшему. - Ладно,- сказал я,- сейчас приеду.- Надеюсь, это не очень больно? Профессор лишь покачал головой. Представляю, как я ему надоел со своими вопросами.