Хол Клемент - Вопрос

— Что ты узнал? Другие целители говорили или писали об этой болезни? Они узнали, как ее лечить?

— Некоторые из них знают об этой болезни. Об этом упоминается в писаниях, некоторым из них очень много лет. Один человек, с которым я разговаривал, видел человека с такой болезнью.

— И вылечил его… или ее?

— Нет, — медленно сказал мужчина. — Это был маленький мальчик, как наш. Он умер, как… — обе головы повернулись к северной стороне сада, где три маленьких холмика были аккуратно убраны, как цветочные клумбы. Женщина быстро отвела взгляд.

— Но только не Кирос! Не было никаких неприятностей, когда выпали его зубы! У него совсем другое!

Муж мрачно посмотрел на нее.

— Ты думаешь, что мы просто понапрасну тратим силы, так тщательно ухаживая за ним? Ты забыл про синяки и хромоту, которые у него случаются время от времени? Ты поедешь обратно в Рим и позволишь ему играть и драться с другими ребятами?

— Я не вернусь в Рим ни в коем случае и побоюсь отпускать его играть с другими ребятами без моего присмотра, — призналась она, — но почему тогда не было никаких затруднений с его зубами? Или зубы чем-то отличаются? Никто из остальных, — она опять бросила взгляд в сторону могил, — не прожил так долго, чтобы терять зубы. У маленького Марка они так и не выросли. — Она внезапно всхлипнула и прижалась к нему. — Марк, милый Марк, почему ты стараешься? Ни один человек не может одолеть Богов или демонов, которые прокляли нас… прокляли меня. Ты только еще больше рассердишь их. Ты сам знаешь это. Должен знать. Иметь детей. Это просто не для нас. Я родила тебе четырех сыновей, и трое из них погибли, а Кирос…

— Что Кирос? — В его голосе появились суровые нотки. — Кирос может умереть, как и они. Ни один человек не может выиграть все свои сражения, а некоторые проигрывают все. Однако, если он умрет, то это произойдет не потому, что я не боролся, — его голос снова потеплел. — Дорогая моя, я не знаю, чем я, или ты, или мы вместе оскорбили богов до того, как я начал бороться за жизнь своих сыновей. Возможно, ты и права, когда говоришь, что это наказание или проклятие, но я никогда не пугался людей, не испугаюсь и бога. Без всякого сомнения, раз кто-то нападает и убивает моих сыновей, то если я не стану бороться, что ты обо мне подумаешь? Даже если мои враги и не люди, и я не могу видеть их, чтобы сразиться напрямую, то могу хотя бы узнать, как они нападают на моих детей. Возможно, я смогу найти щит, пусть даже у меня и не будет меча. Мужчина должен как-то сражаться, иначе он не мужчина.

Всхлипывания матери начали утихать, хотя слезы и продолжали катиться.

— Он может и быть мужчиной, но не таким, как ты, — признала она. — Но если никто из целителей не знает, как бороться с этой болезнью, почему ты думаешь, что с ней можно бороться? Люди не боги.

— Когда-то должен был появиться целитель, который научился лечить сломанные кости или простуду… Как он этому научился, нетрудно догадаться…

— Боги сказали ему! Другого пути нет. Или ты учишься от кого-то другого, или тебя учат этому боги.

— Тогда, может быть, боги и расскажут мне, как сохранить жизнь Киросу.

— Они определенно ничего не расскажут, раз сами навели болезнь, чтобы наказать нас. С чего они будут рассказывать, как победить ее?

— Если они не захотят, то, может быть, это захотят сделать демоны. Для меня это безразлично; я буду слушать кого угодно и что угодно, лишь бы это помогло спасти жизнь моему сыну. А ты нет?

Юдит молчала. Защищать своих детей это одно, а вот оскорблять богов — это совсем другое дело. Более заботливый муж не стал бы задавать этот вопрос, а более тактичный вообще бы не поднимал его с самого начала. Заглядывать в мысли других, даже тех, кого он больше всего любит, нехарактерная черта Марка из Бистриты.

— А ты нет? — повторил он.

Ответа так и не последовало, а жена поспешила отвернуться, чтобы он не увидел ее лица. Несколько секунд она продолжала стоять на том же самом месте, потом медленно направилась в тоннель, слегка споткнувшись, когда подошла к каменной «лестнице», ведущей ко входу. Какое-то время мужчина удивленно наблюдал за ней, затем поспешил, чтобы помочь. Он больше не стал повторять вопроса; он иногда был медлительным, но никогда — по-настоящему глупым.

Пока они входили в тоннель и углублялись в его темноту, не было сказано ни единого слова. Тоннель был очень извилистым и последние отблески света очень быстро исчезли. Единственным освещением остались масляные светильники, которые скорее указывали путь, чем давали возможность увидеть, что творится под ногами.

Затем тоннель вывел их в пещеру около сорока футов шириной. После темноты тоннеля она казалась очень ярко освещенной, на стены отбрасывали неверный свет около дюжины ламп. В гроте горел небольшой костер. Над ним на медной треноге висел глиняный горшок. Пар от горшка и дым от костра, перемешиваясь, вылетали в щель над гротом.

Элита и ребенок присели на коленях в ярде или двух от пламени, работая над чем-то, что трудно было разглядеть с другой стороны пещеры. Когда родители подошли поближе, то увидели, что ребенок при помощи камня колет орехи, тщательно выбирает ядра и складывает их в глиняную плошку, стоящую рядом с ним. Девушка занималась блюдами с пищей, которые казались уже почти готовыми. Если не считать окружающего фона, то это была обычная семейная картина, такая, какую Марку из Бистриты за свои сорок пять лет редко приходилось наблюдать и редко придется в будущем.

Когда муж и жена уселись на каменном полу рядом с остальными, мальчик им улыбнулся; едва уловимое напряжение, вызванное их приходом, внесло перемену в царившую здесь атмосферу. Камень, который использовался, чтобы колоть орехи, с силой приземлился не на орех, а на палец мальчика. Послышался испуганный крик, а за ним последовал поток слез, который был остановлен без особого труда; но был еще и кусок кожи, содранный с пальца, и именно это привлекло особое внимание Марка и его жены. На пораненном участке выступила кровь, по обычным для пораненного пальца стандартам не очень много, но здесь стандарты были необычными.

Обе женщины даже в неярком свете пещеры заметно побледнели. Мужчина не очень-то сильно изменился в лице, зато приступил к действию. Он вытащил кинжал из-под все еще накинутого плаща и сделал небольшой надрез на своем пальце. Мальчик этого не заметил, в это время мать пыталась его успокоить. Однако обе женщины увидели и все поняли, поэтому во время ужина все время оставались расстроенными. Марк сидел так, чтобы мальчик не мог видеть его собственного пореза, и начал обещанный рассказ про приключения, но глаза матери и служанки постоянно перебегали от одного пораненного пальца к другому. Дважды Элита роняла свою птицу. Несколько раз Юдит была не в состоянии ответить на вопросы сына или делала рассеянные замечания, которые не вполне вписывались в ситуацию. Наконец, Кирос возмутился.