Антон Ульянский - Колесо

Юлия была с отцом и странствовала по свету, опираясь на его руку. И всегда ей казалось, что Мир был создан для нее. Финиковые пальмы в Бушире росли для того, чтобы она могла срывать плоды с их ветвей, вода в океане была так горька только для того, чтобы поразить ее своим вкусом, для нее устраивались солнечные закаты на Цейлоне, а у верблюдов в Иране были горбы на спине для того, чтобы удобнее было сидеть между ними маленькой королеве.

Но люди, мириады черных, белых и бронзовых людей, копошившихся внизу, под ее воздушным кораблем, были диссонансом в общей картине. Они как будто не считали себя созданными для ее удовольствия, их лица были угрюмы, и многие из них смотрели на нее равнодушно и не были рады видеть ее. Иногда в поисках за танарием ее отцу приходилось отклоняться далеко в сторону от больших дорог, забираться в дебри, не посещаемые иностранцами. Им случалось ездить на верблюдах в персидских степях, на мулах в Пиренеях, на плотах по Амазонке и на слонах в Малабаре. Впервые во время таких поездок Юлии приходилось видеть лицом к лицу людей, не обязанных улыбаться при встрече с ней, и нередко случалось, что она хваталась за руку отца в смутном страхе и опасении недоброжелательства.

В Атлантическом океане, в том месте, где Гольфштром делает излучину в сторону Европы, они останавливались на устроенной посреди океана воздушной станции смотреть, как идет работа по отводу теплого течения в более южном направлении. Предполагалось, что если направить Гольфштром к Европе у Бискайского залива и пустить его вдоль европейского берега, климат Италии распространится по всему материку со всей его мягкостью и обилием растительности.

Фаланги огромных воздушных грузовых судов останавливались у излучины, сбрасывая в глубину миллионы тонн камня. На плавучих и воздушных мастерских ковались и опускались в воду металлические стены. Гигантские огни освещали картину работ ночью. Вода, бурля, бесследно поглощала плоды трудов миллионов людей, ломавших камень и копавших руду во всех концах света.

Было что-то упорное в выражении лиц рабочих, смотревших в пучину, в которой исчезали привезенные ими из-за тысячи верст огромные тяжести, между тем как уровень воды не повышался ни на йоту, и пилоты воздушных судов, направляясь в обратный путь, думали об огромности бездны, которую надо было заполнить. К концу пятого года работ течение было сбито на два градуса на юг, но начавшиеся в это время войны и изоляция Старого Света приостановили работы на середине.

У Юлии завязались знакомства в разных концах света — в Лиссабоне, Гвадалахаре и в Малабаре. В Лиссабоне — дочь консула Гаэти, смуглая девочка тех же лет, что и Юлия, и по своим привычкам и образу жизни так на нее похожая, что обе, встречаясь, испытывали тягость и ревнивый интерес друг к другу. В Гвадалахаре жили Харати и Рио, дочери ковбоев, во всем не похожие на нее, умевшие укрощать лошадей и вызывавшие в ней благоговение, на которое отвечали снисходительным презрением. В Малабаре был мальчик Дарната, спасенный ею от голода и нищеты и любивший ее со всем пылом ранней страсти.

Отец Дарнаты был слепой нищий, и мальчик должен был водить его для сбора милостыни. Юлия впервые увидела их, когда отец ссорился с сыном из-за какой-то неудачи. Отец бил мальчика палкой, а Дарната, хотя и мог избежать ударов слепого отца, не уклонялся от палки.

— Почему ты стоишь на месте и даешь себя бить? — спросила Юлия. — Почему не бежишь от него? Он злой.

— Он не злой, — ответил мальчик с угрюмым лицом. — Он голодный. Мы оба голодные. Он был прав, когда бил меня, потому что голодаем мы по моей вине.

И он рассказал, как он потерял те несколько грошей, что они собрали за весь день, и как им теперь хочется есть.

Юлия плохо понимала его. Она не считала несчастьем испытывать голод, потому что, когда это случалось, она ела с большим аппетитом и все хвалили ее за это. Мальчик же был печален именно оттого, что хотел есть. Юлия высказала ему свое недоумение.

— Да, — ответил мальчик угрюмо и просто, — так бывает у вас, у богатых. Меня никто не будет хвалить, если я вздумаю съесть столько, сколько захочу. Столько, сколько дадут — не больше. Я не помню, чтобы я когда-нибудь был сыт настолько, чтобы отказаться от пищи, если б мне ее предложили.

— А мне постоянно приходится отказываться и хитрить, — сказала Юлия. — Если б я жила по своей воле, я никогда бы не обедала. Мне больше нравится лежать в траве и греться на солнце.

— Солнце, — прервал ее Дарната, — тоже для вас, богатых. Я бы очень хотел, чтобы оно грело не так сильно. Было бы лучше, если б его не было совсем…

— Почему? — спросила Юлия. — Солнце для всех одно.

— О, нет, — ответил мальчик. — Когда оно греет очень сильно, все прячутся от него в дома и тень, и только мы, голодные, должны бродить под зноем, добывая себе пропитание. Когда оно греет не так сильно и люди рады посидеть в его свете, все чувствуют себя хорошо и выглядят счастливыми, а там, где другие счастливы, голодный несчастен вдвойне. Все сыты, все счастливы, мы одни — голодны, хуже всех…

Отец Юлии взял старика и Дарнату с собой в Лагор и там, истратив несколько золотых, пристроил старика в убежище для бедных, а мальчика отдал в школу механиков, чтобы в будущем он был бы чем-нибудь большим, чем простой носильщик тяжестей. Его учение было оплачено за несколько лет вперед.

Дарната, несмотря на его печальный вид, был бойкий и способный мальчик. Нескольких недель жизни в достатке было достаточно, чтобы к нему вернулись его подвижность и веселость. Когда Юлия с отцом уезжали в Европу, он провожал их и глядел на Юлию сияющими влюбленными глазами.

— Тысячу, тысячу, тысячу раз благодарю вас, — говорил он, не смея дотронуться до ее протянутой ему меленькой белой руки. — Я знаю, я буду счастлив.

И в волнении он говорил о своей бесконечной преданности ей, о душе и теле, о жизни и счастье, которые он всегда отдаст, если они ей когда-нибудь понадобятся.

У Юлии в Европе было много дела, чтобы часто вспоминать о Дарнате, но однажды, когда ее отец говорил с Лагором по всемирному телефону, ей пришло в голову вызвать к аппарату Дарнату из школы механиков, и тогда в ее ушах снова прозвенели радостные задыхающиеся слова:

— Тысячу, тысячу, тысячу раз благодарю вас. Душа и тело, жизнь и счастье…

Он рассказал ей, что никогда еще ему не жилось так хорошо, и спрашивал, когда они снова приедут на танариевые разработки. Юлия рассказала ему о себе, но уже не повторяла тех наивностей о голоде и нищете, которые говорила при их первой встрече. Со времени их встречи прошло несколько лет. Она многое понимала иначе и действительная жизнь огромного большинства людей не была для нее тайной.