Еремей Парнов - Огонь в ночи

Подобно Джеку Лондону, провидевшему в "Железной пяте" античеловеческую власть олигархии, современные американские фантасты тоже предчувствуют подступающий призрак грядущих угроз. Прокламируемая буржуазной футурологией технотронная эра стала для многих из них абстрактным символом, тупо и беспощадно противостоящим человеку и народу. Суперурбанизация, бешеные скорости, сладкий ад, днем и ночью льющийся с телеэкранов, транквилизаторы и галлюциногены - вот та страшная стена, которая навеки разлучила человека и с природой, и с самим собой. Это мир синтетических иллюзий - фантомов. Действительность подменяется механическим эрзацем, чувства, привязанности - комфортом. Духовные ценности меркнут, претерпевают жесточайшую девальвацию.

Распад общества, отчуждение отцов и детей, угроза тотальной термоядерной, войны, гибель цивилизации. Это повседневный кошмар и постоянный очаг возбуждения в потаенных глубинах подсознания. Так окружающая писателя действительность, сгущенная и гипертрофированная на уникальной фабрике таланта и сердца, диктует пророчества.

Нынешняя научно-техническая революция предстала в неразрывном единстве с коренными социальными преобразованиями, круто изменившими облик мира. Наивные чаяния, будто научно-технический прогресс, подобно чудодейственному компасу, проведет старый добрый корабль капитализма через все рифы и мели, развеялись. Успехи программы "Аполлон" и синтез первого гена не сняли проблем бедности и безработицы, электронно-вычислительные машины третьего поколения не уберегли валютную систему капиталистического мира от потрясений, Одним словом, победы науки и торжество техники не излечили социальных язв. Скорее, напротив, еще сильнее растравили их.

В филиппиках, обращенных к науке и технологии, которые стали чуть ли не правилом хорошего тона в кругах западных интеллектуалов, проскальзывают теперь иные нотки. Подобно луддитам, разбивавшим в свое время машины, они готовы отказаться от научно-технического прогресса вообще, словно это тут же излечит все социальные или экологические болезни. Бездушие и отчужденность, которые нес с собой ранний капитализм, дали страшные всходы. Дремлющие в современном капиталистическом обществе напряженность и ужас готовы пробудиться в любую секунду. Нужен лишь повод. Все равно какой. Расовые волнения, зверские эксцессы на почве наркомании или просто нечто непонятное, что лишь случайно персонифицировалось в стальном фетише машинной цивилизации, пугавшем некогда темных приверженцев англичанина Луддса.

На фоне блистательных побед человеческого разума яснее и обнаженнее предстали противоречия между трудом и капиталом. Недаром журналист Винтер назвал свою нашумевшую книгу о современной американской действительности "Кошмары Америки".

Именно эти кошмары среди бела дня, именно эти трагические коллизии повседневности заставили многих западных футурологов пересмотреть свои прогнозы, отбросить ставшие традиционными демагогические фразы о "неограниченном прогрессе", "научно-техническом чуде" и даже о "безбрежной свободе личности".

Я постоянно возвращаюсь к тривиальной истине, что, если фантастика и является зеркалом общества, то зеркалом вогнутым, параболическим, причудливо искажающим пропорции, смещающим тени, смазывающим полутона.

В таком именно телескопическом рефракторе и увидел, наверное, окружающую действительность Саймак, когда работал над романом "Кольцо вокруг Солнца". Милая, древняя, как само человечество, игрушка стала для героев созданного им отраженного мира путеводной звездой, нитью Ариадны в кошмарном лабиринте, лоцманом в иную действительность, лазейкой в пространство, неощутимо сосуществующее в несколько сдвинутом временном континууме. Волчок, магнетизирующий прихотливым бегом разноцветных спиралей (в моем детстве его называли юлой), стал своего рода аналогом "волшебной двери", соединившей Нью-Йорк со стоянкой истребленного ныне индейского племени, двойником знаменитой "калитки в стене". Впрочем, не только это. Полет спиралей к невидимой точке требовал от очередного беглеца примерно такой же психологической настроенности, какой путем сосредоточения достигали герои Дж. Финнея ("Меж двух времен"), одержимые ностальгией по прошлому, казавшемуся куда^ более спокойным и надежным. Однако произведение К. Саймака имеет весьма существенное, обусловленное всем комплексом затронутых выше проблем отличие. "Я стал молиться, чтобы все люди исчезли из города, - писал в шестидесятые годы Дж. Сэллинджер, художник поразительной чуткости и душевной чистоты, - чтобы мне было подарено полное одиночество, да, одиночество. В Нью-Йорке это единственная мольба, которую не кладут под сукно и в небесных канцеляриях не задерживают. Не успел я проснуться, как все, что меня касалось, уже дышало беспросветным одиночеством" *.

Это, так сказать, свидетельство, причем взятое непреднамеренно, почти наугад, из произведения писателя-реалиста. Попробуем сопоставить его со столь же беглым наблюдением фантаста, увидевшего в серебристой параболической глубине мгновенные черты аборигенов одного из многих миров "Солнечного кольца".

"Это были лица людей, которые и минуты не могли пробыть наедине с собой, лица усталых людей, не сознающих своей усталости, лица испуганных людей, не подозревающих о собственных страхах... Всех этих людей грызло неосознанное беспокойство, ставшее составной частью жизни и заставлявшее искать какие-то психологические щиты, чтобы укрыться за ними".

Как мы видим, фантасту даже не пришлось добавлять галактические мазки к сугубо реалистическому портрету своего современника. В игре универсалиями, именуемой фантастикой, к "кошмарам Америки" добавлены лишь две вымышленные сущности: волчок и мутанты. Причем, "чудо с волчком" мы должны рассматривать как своего рода граничное условие игры, как символ, подобный все той же волшебной двери или калитке в стене, а мутанты, точнее, серии или даже мультиплеты мутантов (Энн - Кэтлин Престон в женском варианте и Виккерс - Крофорд-Фландерс в мужском), играют служебную роль бродильной затравки, окончательно взрывающей кипящий нетерпимостью мир. Не случайно готовые на скорую расправу люди, чьи лица уже промелькнули перед нами в глубине зеркала, относятся к мутантам почти с расовой ненавистью. Во всяком случае они постоянно готовы и на слепой луддитский бунт, и на суд Линча. Черты, как мы видим, не новые и менее всего подсказанные крылатым воображением фантаста.

* Дж. Д. Сэлинджер. Повести и -рассказы. - М." 1965, с, 220.

Рассказы "Достойный противник", "Разведка" и особенно "Поведай мне свои печали" удачно дополняют обе крупные вещи Саймака, представленные в этом сборнике. Они заставляют читателя лишний раз взглянуть на язвы общества со стороны, чтобы увидеть явление целиком и, тронув наиболее болезненные струны, задуматься над лечением. Рецептов писатель, разумеется, не дает. Причем не только потому, что сам не отделяет себя от других "пациентов", но и потому, что неистребимо верит в силу коллективного разума.