Андрей Жмакин - Мечта

— Верите ли вы в Бога?

Первые слова молодого человека, вошедшего в аудиторию, на которого они сперва и не обратили внимания, и который оказался лектором, повергли их, мягко говоря, в ступор.

— Итак, верите ли вы в Бога, господа? — повторил, улыбаясь, лектор.

— А надо? — откликнулся кто-то.

— Не знаю, — ответил лектор, разводя руками и по-прежнему улыбаясь.

— Зачем тогда спросили?

— Предполагаю, что от этого зависит успех вашей экспедиции. Не уверен, но предполагаю.

Они молча смотрели на него, ожидая продолжения.

— Во всяком случае, опыт Реутова, предполагает, в трактовке его автора, положительный ответ на этот вопрос.

Лекция, похоже, началась.

Опыт Реутова, с чего всё и началось, был известен из присутствующих каждому. Реутов при свидетелях в мгновение ока переносил предметы, неподъёмные человеку, например гружёный товарный состав, на расстояние в километры.

Все попытки уличить его в шарлатанстве, потерпели неудачу.

А потом он заявил, что может перенести и себя самого. И перенёс. На триста километров. При повторной попытке — дистанция была уже тысяча миль — Реутов погиб.

Причём части его тела были разбросаны на протяжении всего пути планируемого переноса. Зрелище не для слабонервных.

— Как объяснял Реутов, — продолжал лектор, — раз человек создан по образу и подобию Бога, то, если под «подобием» понимать не только свободу воли, но и её безграничную силу… Как сказано в Библии, имели бы веру хоть с горчичное зерно, то сдвинули бы гору. Ну, примерно. Не суть важно. Так вот, при наличии сильной веры в свою волю, можно не только горы переносить, но и самому переноситься. Причём, на безграничные расстояния.

— Почему же у Реутова не получилось? — спросил один из них.

— У Реутова, как раз и получилось, — возразил лектор, — Первый раз. А вот почему не получилось во второй, и что нужно, чтобы получилось — вот об этом мы и будем говорить.

Почти каждую ночь Иванов смотрел на небо.

Миллиарды мерцающих звёзд в бездонной дали. И от него и друг от друга. Когда он, закрыв глаза, представлял себе беспощадную бездну бесконечности, которой измерялось это пространство, то холодящий душу своей обречённостью полёт словно подхватывал его и уносил туда, где движения не существует, потому что никакое движение не может преодолеть такие расстояния.

И он упивался этим своим нахождением в бесконечности, этим неощутимым полётом, этим сознанием того, что, несмотря на бесконечность и бездонность, эта бесконечность конечна, а бездонность имеет край. И он неуклонно и верно преодолевает эту бесконечность, он неостановимо и беспощадно приближается к этому краю.

И когда тучи заволакивали ночное небо, он метался в зыбком сне на своей кровати, потому что уже не мог жить без этой бездны, не мог жить без этого мигающего зова недосягаемо далёких звёзд, которым там, в холодной бесконечности, было так одиноко без него…

Сначала он думал, что сходит с ума. А потом махнул на это рукой. Какая сейчас разница?

Его, естественно, сразу после той врачебной комиссии уволили из военно-воздушных сил. И из авиации вообще. Как, впрочем, и отовсюду, потому что с таким диагнозом работать было нельзя. Может, каким-нибудь швейцаром, или дежурным в метро, включающим и выключающим эскалатор и сидящем перед постоянно движущимися лентами ступенек за прозрачной полукруглой загородкой в замурованной под земле станции. С шумом прибывающих и убывающих поездов за спиной.

В то время как далеко над головой, там, на поверхности, мерцали мириады звёзд.

Не видимых на зарывшейся под землю станции метро.

Тётя Клава, работавшая именно там, его звала — были вакансии. Как раз для пенсионеров.

Хорошо, что ему в этом не было надобности. Пенсия у него была очень хорошая. А жить оставалось недолго.

Впрочем, конкретных сроков никто не называл. Не знали. Никто. К кому бы ни обращался. Все доктора едины были только в одном: произойти это может в любой момент. Операцию никто делать не брался. Говорили, что аневризма располагается в очень неудобном месте. В смысле техники проведения оперативного вмешательства.

Звук открываемой двери был настолько резок в уютной и привычной Марине тишине, что он невольно вздрогнула и, хотя знала, что давно уже надо смазать петли и что библиотечный, как он официально назывался, рабочий по обслуживанию здания — пьяница и лентяй и в обозримом будущем этого никогда не сделает — тем не менее, с неприязнью посмотрела на вошедшего, как будто именно он и был виноват в неприятном звуке.

Вошедший неодобрительно посмотрел на скрипящую дверь и осторожно закрыл её за собой, стараясь, чтобы скрип был как можно тише.

Посетитель изъявил желание записаться в библиотеку.

— Какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?

Он протянул ей две книжечки.

Она взяла обе, мельком заглянула в пенсионное и, вернув его обратно, раскрыла, положив перед собой паспорт.

Заполняя карточку, Марина не смогла сдержать улыбки — человека с типично азиатской внешностью звали Иван Иванович Иванов. Но подняв глаза на посетителя, осеклась. Столько усталой грусти было в его взгляде — ответе на её глупую ухмылку.

— Какой литературой интересуетесь? — приветливым тоном Марина попыталась сгладить ситуацию.

— Эффект Реутова.

Он тоже улыбнулся в ответ. У Марины отлегло от сердца, она не любила обижать людей.

— Её много, тема сейчас страшно популярна.

— Ничего, — он опять улыбнулся, но только краешками губ, — я не спешу.

«Военный пенсионер, — подумала Марина, — куда ему спешить».

Иванов пробыл в библиотеке до закрытия. Лишь в обед сходил в столовую через дорогу. Начав с газетных статей, успел бегло просмотреть даже две монографии, только что вышедшие по проблеме. Просмотреть, потому что частности его не интересовали. Да и не будучи специалистом, их всё равно не поймёшь — он иллюзий не пытал. Его интересовал только общий принцип.

Принцип был прост. Сила воли человека способна телепортировать его на любые расстояния. Без ограничений. Хоть в сотни световых лет. И — практически мгновенно.

Страшный конец Реутова, правда, предупреждал: в сам момент телепортации человек ни на долю секунды не должен терять веры в такую возможность.

Вокруг требуемой веры было много чего написано — особенно в монографиях — богословско-философского, Иванов на этом внимания не останавливал.

Самое главное он понял. И как человек, не один раз проходивший психологический тренинг, прекрасно представил себе, чему именно обучают сейчас ту группу.