Карина Шаинян - Партизан и все-все-все

Как-то раз в избушку приехал Психолог. Нацедил кружку из фляги, выпил и говорит:

– А вот сейчас я про вас все узнаю!

– Как это ты про нас все узнаешь? – удивились братья, а партизан встал и тихо вылез в окно, перевернув по дороге две кастрюли.

– А вот так! – сказал Психолог и достал карандаши и бумагу. – А ну-ка, придумайте и нарисуйте мне неизвестное животное!

– Мы придумаем, нам не жалко, – ответил Умный брат.

– Только ты не узнавай про нас ничего, ладно? – вежливо попросил Буйный и дружелюбно взмахнул карабином.

– Нет уж, я узнаю! Я все узнаю! – и Психолог мерзко рассмеялся.

– По рисункам? – удивился Задумчивый.

– Именно по рисункам! – кровожадно улыбнулся Психолог.

Отобрал рисунки, поднял с полу окурок гаванской сигары. Сидит, курит и все-все про братьев узнаёт…

Умный брат лег на кровать и затосковал. Буйный брат выстрелил в потолок и тоже затосковал. А Задумчивый брат присел на лавочку и начал листать книжку с картинками. Увидел на одной из картинок маленького ослика. И так ему стало жалко этого ослика, что он такой серый и пушистый, и с длинным хвостом… Сидит Задумчивый брат и плачет… Высморкается, плюнет на картинку и опять плачет. А потом пошел к Психологу и спросил: «А это кто нарисовал? тоже дурак?»

– Хочу лихорадки и восторга, – сказал партизан, – хочу, чтобы что-то изменилось, – он отмахнулся от севшей на плечо стрекозы, – чтобы вздрогнули довольные и возрадовались отчаявшиеся… Чтобы – проснулись заснувшие и задумались всезнающие… Чтобы мужчины плакали, смеялись и хныкали, а девушки дарили цветы и падали в обморок.

Умный брат улыбнулся и закурил косяк, Буйный брат почистил карабин, а Задумчивый тихо замычал под нос что-то из Битлз.

Партизан влез на трибуну.

– Этот мир пора менять! – крикнул партизан. – Вы слишком довольны… Вы слишком нормальны… Вы слишком трусливы… Будьте собой и любите друг друга! Сдайте в утиль ложных пророков! Не слушайте никого, кроме своего сердца… Станьте свободны!

И все закричали: «Как он прав! Давайте быть собой и любить друг друга! Надо наконец стать свободными и не слушать никаких пророков…»

А девушки старательно срисовывали штормовку партизана, чтобы сшить себе такую же. «Вот эта дырка на рукаве – так пикантно! Это, можно сказать, вдохновенно!» – говорили они друг другу.

Потом все занялись своими делами, приговаривая: «Вот дает партизан! Это круто! Обязательно расскажем своим знакомым».

Когда все ушли, Умный брат разобрал трибуну на дрова. Буйный брат догнал отставших зрителей и разбил об их головы гитару, но они ничего не заметили. Задумчивый брат написал на стене: «Да здравствует великая партизанская революция» и швырял в надпись яйца дикого индюка.

А партизан заплакал и ушел в горы.

Идет по горам, вытирает нос рукавом. Поднялся на перевал, а там сидит Бог и спирт пьет. Прямо так пьет, не разбавляя… Выпьет флакончик, отбросит его вниз и скажет: «Это есть хорошо…» И следующий открывает.

Партизан сначала смутился, глаза отвел… Потом набрался храбрости, подошел поближе.

– Я был не прав, Бог, – сказал партизан и вздохнул, – этот мир прекрасен, и не надо ничего менять… Это бесполезно и не нужно никому, кроме раздолбаев вроде меня… и даже раздолбаям вроде меня – не нужно. Нет ничего нового и не будет.

– Не будет, – согласился Бог, – я уже закончил творить. И не путайся у меня под ногами – зачем тебе восторг и лихорадка? Лучше выпей спирту…

Партизан выпил и подумал: «Вот Бог – рядом, сидит и пьет. Так спроси у него. Спроси у него что-нибудь умное».

– Все-таки не понимаю, Бог, почему ты именно так создал мир? – спросил партизан. – По каким эстетическим принципам?

– Тебе что, не нравится? – обиделся Бог.

– Да нет, нравится… очень даже нравится…

– А чего тогда выпендриваешься? Эстетические принципы ему подавай…

– Да я так, – застеснялся партизан, – я только узнать хотел… Если нет никаких эстетических принципов – то, значит, и не надо… я понимаю…

И от смущения задергал пятками и опрокинул последний флакон спирта.

«Если есть что-то на этой земле благородное и наполненное… чем? ну, скажем, божественным, если есть какие-то ВЫСШИЕ вещи… наполненные… ну да, божественным, то зачем – так бездарно растрачивать эти вещи? Зачем я живу на этом свете, если я последнее возвышенное – могу опрокинуть, дрыгнув пяткой? Даже если – от смущения и священного трепета?»

И так эта мысль стала тяжела партизану, что он утратил все свои порывы и закачался от горя…

Бог тоже загрустил.

– Надо сгонять в аптеку № 42, там спирт всегда есть. Полетели? А по дороге будем размышлять о возвышенном – я всегда так делаю по дороге в аптеку № 42…

Рванулся партизан ввысь, замахал руками, но зацепился капюшоном за тур, в который туристы записки складывают. А Бог рассмеялся игриво и улетел. Только крикнул откуда-то сверху: «Догоняй!» да божественными ягодицами сверкнул…

«Как я тебя догоню», – подумал партизан, – «я столько не выпил… Лучше здесь на туре останусь висеть и думать о возвышенном…»

Висит партизан на перевале, думает. Мимо проходят туристы – смотрят с открытыми ртами. Иногда кто-нибудь храбрый подходит: «Может, снять вас отсюда?» А партизан грустно-грустно отвечает: «Иди ты на… Не видишь, я о возвышенном думаю?» И туристы уходят. Потом темнеет. Приходят кони. Топчутся вокруг, фыркают, косят глазом. Самый храбрый спрашивает: «Может, тебя еще куда отвезти размышлять о возвышенном?»

Приходят туристы на следующий перевал, а там опять зацепившийся партизан висит. Самый умный спрашивает:

– А что вы здесь, собственно говоря, делаете?

– А я здесь так, шляюсь…

А когда туристы ушли, партизан достал из тура портрет Че Гевары, пририсовал ему фиолетовым карандашом усы, берет раскрасил в розовый горошек и пошел шляться дальше.

Ночь

Партизану приснилось, что он живет в бутылке Клейна. Она была из очень прочного стекла, а горлышко открывалось в черную дыру. В нее оказалось удобно швырять окурки и пустые бутылки, а стекло было очень прозрачным. Разговаривать оно не мешало. А когда кто-то подходил слишком близко, партизан отбегал в центр, и, сидя на краю черной дыры, скалил зубы. Иногда партизан боялся, что отбежит слишком далеко или выкурит слишком много травы и свалится внутрь. Тогда он вставал на четвереньки и пытался рассмотреть, что там – в черной дыре? Но быстро пугался и отскакивал.

Бывало и так, что партизан сам бросался навстречу какому-нибудь человеку, но рано или поздно врезался в стекло головой. Это было очень больно, и он снова полз к черной дыре и сидел на самом краю, болтая ногами, смеясь и незаметно почесывая шишки.