Эдмунд Купер - Первый марсианин

Под ним простиралось восхитительно ужасное лицо Земли.

Он пытался думать о бескрайних пустынях Марса, но невероятные виды, проносящиеся под геликаром, мешали ему, болезненным диссонансом отдаваясь в его ошеломленном сознании.

Он закрыл глаза. Ему было плохо. Помощник президента глядел на первого марсианина с чуть заметной улыбкой. Он заметил следы стыда и страха на лице Давида, и это его радовало.

Два часа спустя покорного Давида провели в Белый Дом. Новые рукопожатия, новые речи и благожелательные улыбки. Он услышал свой собственный голос, отвечающий на вопросы президента. Но он и понятия не имел, что именно он говорит. Потом вдруг все засмеялись. Давид подумал, что, возможно, они смеются над ним. Но сейчас его это ничуть не заботило. Он уже не чувствовал стыда, он вообще ничего не чувствовал. Он хотел только остаться один.

Новые разговоры о графике визита, и затем он снова в геликаре, летит обратно в Нью-Йорк. Помощник президента заказал ему номер в отеле по размеру большем, чем весь город Марс.

Давид услышал, как ему говорят, что он может отдохнуть три часа прежде, чем подойдет время нового мероприятия - на сей раз торжественный прием, организованный друзьями Марса на Матери-Земле, в числе которых значились вице-президент Англо-Американского содружества и президент Дженерал Атомик Моторз.

Тем временем журналисты и телерепортеры вновь напали на его след. Как только он вошел в отель, завязалась горячая битва между представителями средств массовой информации и его охраной. Лишь через полчаса ему удалось добраться до своего номера.

В отчаянии он сделал вид, что его тошнит, и - о чудо из чудес - они позволили ему пойти в ванную одному. Он запер дверь и привалился к стене. Пот градом катился по его изможденному лицу.

Именно тогда он и задумался впервые о побеге. Вечер уже переходил в туманную ночь, и если бы только ему удалось выбраться из отеля, он без труда скрылся бы в полумраке. Он мог бы даже сам, в одиночку, побродить по городу, наблюдая за страшным великолепием величайшего праздника на Земле.

Он осторожно открыл дверь ванной и проскользнул в комнату. К его удивлению, она оказалась пустой. Он торопливо вытащил из шкафа одежду рубашку, носки, туфли и темно-красный комбинезон вполне земного покроя, точно такой же, как могли бы надеть тысячи рядовых нью-йоркцев.

Две минуты спустя он выглянул в коридор. И опять чудо - коридор пуст. Давид повернулся в сторону лифта и тут услышал голоса - помощник президента успешно выдворил последнего журналиста.

Давид оглянулся, и его охватила паника. Он бросился бежать. Олимпийский чемпион в спринте позеленел бы от зависти, увидев этот бег Давид привык дышать разреженным воздухом Марса, и богатая кислородом атмосфера Земли, словно живительный эликсир, вливала огонь в его жилы.

Вскоре он перешел на шаг: ведь за ним никто не гнался. Он был один в огромном городе. Один и свободен. Он медленно шел по улице, впитывая виды, и запахи, и звуки. Каждую секунду он ждал, что сейчас его остановят, схватят за руку, но этого не происходило. И в этом крылось еще одно чудо.

И тут, без всякого предупреждения, Нью-Йорк разорвался вокруг него, словно бомба... Нет, не как пейзаж за окном, и не как изображение на экране, а как яростная реальность, врывающаяся в его душу и открывающая одиночество более холодное, нежели все пропасти между зимними звездами.

Словно загипнотизированный, он шел по широким улицам среди бесчисленных толп нью-йоркцев, безмерно от них далекий. Он больше не ощущал хода времени. Он шел, как вечный пилигрим к неведомой святыне.

Стало темнее. Начал падать снег... странный, земной снег. А он все шел... Газетные заголовки и телекомментаторы на все голоса кричали о пропавшем марсианине, нью-йоркцы пили, и пели, и смеялись, ибо умирал еще один год. А он все шел.

Около полуночи снегопад прекратился: так же тихо и незаметно, как и начался. Буквально за несколько минут небо из мутно-серой пелены превратилось в черный хрустальный свод, на котором холодным огнем горели созвездия.

И тут пораженный Давид увидел, что небоскребы и городские кварталы растаяли, будто дым. Теперь он шел по стране снов, населенной удивительными деревьями и кустами, тяжелыми и неподвижными под белыми соцветиями зимы. Он не знал, что нью-йоркцы назвали бы эту удивительную страну просто - Центральный Парк.

В восхищении он глядел на снежный ковер, покрывший землю. Он был почти нетронутым. Лишь прямо перед ним, в глубину парка со странной целеустремленностью убегала цепочка следов - маленьких и четких.

Он пошел по следам. Он ничего не мог с собой поделать. "Как странно, - думал он, - что в этом бурлящем городе есть еще кто-то, кто должен идти один".

Он нашел ее стоящей на берегу замерзшего озера, пристально глядящей на что-то невидимое обычному взору.

Это была девушка примерно его возраста, высокая и стройная. В ее черных волосах блестели редкие снежинки. Но Давид ничего этого не замечал. Он видел только ее глаза.

- Я... Я шел по твоим следам, - сдавленным голосом быстро сказал он. - Я не знаю почему... наверно, мне просто этого очень хотелось... Но если ты хочешь остаться одна, я...

Девушка улыбнулась, и Давид в смущении замолк. Он только что понял: это самые первые настоящие слова, произнесенные им на Земле.

- Привет, - спокойно сказала она. - А я все гадала, придешь ты или нет... Ты меня понимаешь? Нет, конечно, нет! Все по-настоящему важное всегда непонятно.

- А я понял, - ответил он, сам не зная, что говорит. - Я думал, что от чего-то убегаю. А на самом деле я просто... просто искал.

Она повернулась к нему. По марсианским меркам ее, пожалуй, нельзя было назвать особенно красивой. Она была бледной, хрупкой... но она была более важной причиной для полета сквозь пятьдесят миллионов миль пустоты, чем мечты любого политического деятеля о единстве солнечной системы.

- Давай посмотрим вместе, - прошептала она. - Ты нашел меня как раз вовремя. Это плохая примета - быть одной.

Он взял ее за руку. Она была почти такой же холодной, как у него, но когда их руки соприкоснулись, потоки огня заплясали в их руках, дотягиваясь до их сердец, превращая пульс в удары грома.

- Я хотел бы знать твое имя, - сказал он. - Мне хочется произнести его вслух, - и потом добавил. - Меня зовут Давид.

Она крепко сжала его руку.

- А меня Линетта.

- Линетта! - он попробовал имя на звук. - Удивительное имя... Скажи, Линетта, что мы хотим увидеть?

Ее лицо стало серьезным. Ее глаза светились тайной, какую умеют создавать только женщины и понимать только мужчины.

- Мы хотим увидеть начало, - ответила она. - Не только начало Нового года. Мы хотим встретить начало чего-то большего... Я чувствую, это может случиться сегодня ночью. Это уже происходит.