Филип Фармер - Божье дело

Имея в виду, что определенное количество федеральных агентов уже исчезло в окрестностях Онабака, я решил произвести рекогносцировку за пределами этой территории. То есть — посетил Библиотеку Конгресса и начал просматривать в обратном порядке выходящие в Онабаке «Морнинг Стар» и «Ивнинг Джорнэл», начиная с того дня, когда Библиотека перестала получать эти газеты. И только в номерах за 13 января позапрошлого года я наткнулся на нечто существенное.

Я замолчал, стараясь определить, какое впечатление на этих тупоголовых произвела моя речь. Да никакого. Придется пускать в ход козырной туз. Вернее, если быть более точным, обезьяну в клетке.

— Господа, в номерах за 13 января отмечено, среди других событий, исчезновение накануне вечером д-ра Босуэлла Дурхэма из Трайбеллского университета вместе с двумя студентами-слушателями обзорного курса античной литературы. Сообщения довольно противоречивые, но сходятся в следующем. Где-то днем 12 января один студент, а именно Эндрю Поливиносел, весьма пренебрежительно отозвался об античной литературе. Д-р Дурхэм, известный мягкостью обхождения, обозвал Поливиносела ишаком. Тот, огромного роста футболист, поднялся и заявил, что вышвырнет профессора в окно. Однако, если верить свидетелям, робкий и худосочный Дурхэм взял детину за руку и буквально выставил его в коридор.

Пегги Рурке, в высшей степени хорошенькая студенточка и возлюбленная Поливиносела, начала уговаривать его не нападать на профессора. Однако, как оказалось, отговаривать спортсмена особой нужды не было. Совершенно ошарашенный, он позволил мисс Рурке увести себя.

Студенты группы сообщили, что трения между профессором и Поливиноселом возникали и ранее, причем студент вел себя не лучшим образом. Теперь у профессора появилась отличная возможность исключить Поливиносела из университета, несмотря на то, что тот был само воплощение идеала стопроцентного американца, Рубахи-Парня. Профессор, однако, ничего не сообщил декану об этом инциденте. Слышали, как он ворчал себе под нос, что Поливиносел — настоящий осел, и что это абсолютно очевидно для каждого. Один из студентов заявил, что ему показалось, будто от профессора несло спиртным, но он, опасаясь ошибиться, не настаивает на этом, поскольку всему университету с незапамятных времен известно, что тихоня-профессор не притрагивается даже к пиву. Похоже, немалую роль в этом сыграла его жена, поскольку была горячей поборницей трезвости.

Все это может показаться вовсе не относящимся к делу, но я заверяю вас, господа, что это не так. Возьмем показания еще двух студентов. Оба клянутся, что видели горлышко бутылки, торчавшей из кармана пальто профессора, которое висело в его кабинете, Бутылка была откупоренной. И, хотя на улице было морозно, оба окна кабинета профессора, известного своей любовью к теплу, были распахнуты настежь. Видимо, для того, чтобы выветрился запах спиртного.

После ссоры д-р Дурхэм предложил Пегги Рурке пройти к нему в кабинет. Часом позже студентка выскочила оттуда раскрасневшаяся, в слезах. Своей напарнице по комнате она рассказала, что профессор вел себя, как помешанный. Что он признался ей в любви с первого взгляда. Что он стар и некрасив, но теперь, когда все переменилось, желает бежать с нею. Она, в свою очередь, сказала, что профессор всегда ей нравился, но у нее не было даже и мысли о любви. Тогда Дурхэм торжественно пообещал ей, что в этот самый вечер станет совсем другим человеком, и она поймет, насколько он ее достоин.

Несмотря на происшедшее, все, казалось, было спокойно в этот вечер, когда Поливиносел привел Пегги Рурке на праздник второкурсников. Присутствовавший на вечере профессор поздоровался с ними, словно ничего не произошло. Его жена, похоже, не чувствовала неладного. Что само по себе весьма странно, ибо миссис Дурхэм была одной из тех профессорских жен, уши которых, казалось, всегда настроены на волну беспроволочного телеграфа слухов, ходивших по факультету. Более того, будучи женщиной очень нервной, она не принадлежала к людям, умеющим скрывать свои эмоции. И не испытывала ни малейшего почтения к своему мужу. Наоборот, он сам был предметом многочисленных насмешек за глаза, потому что явно находился под каблуком. Миссис Дурхэм частенько низводила его до уровня обезьяны и водила, будто быка за кольцо. Однако в тот вечер…

Майор Льюис прочистила горло.

— Мистер Темпер, пожалуйста, опустите подробности. Присутствующие здесь — люди крайне занятые, им нужны голые факты. Подчеркиваю, только голые факты.

— Голые факты таковы, — огрызнулся я. — После того, как кончились танцы, миссис Дурхэм в истерике позвонила в полицию и сообщила, что ее муж сошел с ума. О том, что он просто упился, не могло быть и речи. Такого она себе представить не могла. Он бы ни за что не отважился…

Майор Льюис еще раз прочистила горло. Я посмотрел на нее с досадой. Похоже, она никак не могла уразуметь, что некоторые подробности совершенно необходимы.

— Полицейский, который отвечал на ее звонок, доложил позже, что профессор ошивался по округе в одних брюках с торчащей из кармана бутылкой и обстреливал всех встречных из игрушечного ружья-пульверизатора какой-то красной жидкостью. Другой полицейский видел, как Дурхэм делал шкоду кистью из ведра с краской. Но, чем бы он не пользовался, ему удалось перекрасить и свой собственный дом, и дома нескольких соседей от фундамента до самой крыши. Когда появилась полиция, профессор вымазал краской полицейскую машину и забрызгал краской же глаза полисменов. Пока они пытались разлепить веки, профессору удалось смыться. Еще через полчаса он исполосовал красной краской женское общежитие и довел до истерики немало напуганных его обитательниц. Войдя в здание, он оттолкнул возмущенную надзирательницу и стал бегать по коридорам, поливая краской всех, кто высовывался из дверей, из казавшейся бездонной, банки, а затем, так и не найдя Пегги Рурке, покинул общежитие.

Все это время Дурхэм хохотал, как безумный, и заявлял, что за ночь перекрасит весь город в красный цвет.

Как выяснилось позже, мисс Рурке ушла с Поливиноселом и несколькими его друзьями и подругами в ресторан. Потом эта пара рассталась с ними возле их домов и проследовала, как все полагали, к женскому общежитию. Однако туда они не попали. Ни их, ни профессора никто больше не видел в течение двух лет, прошедших между этим событием и временем, когда в Онабаке перестали выходить газеты. Наиболее популярной явилась гипотеза о том, что очумевший от любви профессор убил их обоих и похоронил, после чего сам подался в бега. Но я, не без веских оснований, придерживаюсь совершенно иной версии.