Кристина Кэрри - Вставшие над обрывом

Аллен спокойно выслушал этот монолог, опять равнодушно повел плечами.

-Да, я ненавижу тебя. После того, как ты сбежал от меня, прихватив все мало-мальски ценное в доме. После того, как ты едва не перессорил меня с Гэбом, морочил ему голову а потом сбежал, ограбив и его. После того, как ты обошелся подобным образом еще с десятком наших. После всех твоих выходок в этом месяце. А ты думал добиться любви подобным образом? - насмешливо улыбнулся Аллен.

Он медленно поднял руку, поднес ее к уху, поправляя темную прядь с каштановым отливом, и вдруг, не закончив движения, с немыслимой для обычного человека переместился к Торвальду. Выглядело это так, будто бы он прошел через мальчишку и оказался у него за спиной, но в краткий миг, в который прозвучал выстрел, уложилось гораздо больше движений, и в одном из них Аллен успел выбить из руки Торвальда пистолет, развернуть его к себе спиной и опустить бьющие парализующим биоэлектричеством ладони тому на шею - единственное действенное оружие бессмертных друг против друга. Торвальд почти обмяк у него в руках, но не потерял сознания, и Аллен одним резким ударом ребра ладони рубанул его по шее, потом еще и еще раз - пока к его ногам мягко не сложилось бесчувственное тело.

Тогда Аллен, наконец, позволил себе оглянуться, и махнул рукой - в начале улицы показалась блистающе-черная машина Гарет. И только увидев ее, Аллен осторожно опустился на землю рядом со своей жертвой, прижимая ладони к ране в животе, из которой толчками выплескивалась кровь.

Гарет быстро домчала их - бледного, прикусывающего губы, но вполне живого и чувствующего себя вполне пристойно сравнительно человека Аллена и бессознательного Торвальда, за которым бдительно наблюдал Кевин, только вчера овладевший умением производить биоэлектричество по своему желанию на баржу Аллена.

Гэбриэл, успевший за часы нервного ожидания вспомнить детскую привычку грызть ногти, даже не взглянув на ценную добычу, бросился к Аллену и был удостоен редкого зрелища, которое удается увидеть бессмертным только иногда, а людям - и вовсе никогда. Рана - небольшое пулевое отверстие на входе и изрядная воронка в тканях, кровоточащая разорванными сосудами и белеющая частями изрядно поврежденного последнего ребра сзади стремительно регенерировала. Ткани затягивались тонкой розовой пленкой гранулята, а с краев уже наползала еще тонкая, но уже совершенно целая кожа. Увлекшись необычным зрелищем, Гэбриэл не заметил, что Аллен фактически обвис у него на руке и даже не вносит никаких дополнений в изрядно грешащий против фактов рассказ Гарет и Кевина.

Гэбриэл осторожно уложил друга на кровать, набрал в кружку воды и стал вытирать кровь, которая темными мрачными сгустками запеклась вокруг раны. Бессмертного нельзя убить таким ранением, но можно доставить ему немало неприятностей, и, главное, боли. Организм не желает терпеть мучительную боль, он борется с ней и впадает в наркотический транс - те вещества, которые вырабатываются в подобном случае у каждого обычного человека, вырабатывались у них в намного больших количествах, полностью снимая любую боль. И погружая в долгий целебный сон, который выглядел опасно глубоким.

Потом Гэбриэл небрежно осмотрел пленника. Половину времени занял осмотр тонких и прочных веревок, которыми тот был связан. Его меньше всего волновало состояние здоровья их долгожданной добычи, тем более, что в скором времени добыче предстояло обратиться во прах под лучами солнца. Не позднее, чем следующим днем, как решила Гарет. Тянуть с этим не было никакого смысла - Торвальд был опасен, Торвальд был приговорен и обсуждать это никто не собирался.

На суде бессмертных не было адвокатов и прокуроров, присяжных и свидетелей. Редко, не чаще двух раз в тысячелетие происходило что-нибудь, требующее от Гарет решений, и она выносила его - жестоко, не задумываясь. Выживание всех значило много, жизнь одного не значила ничего. Эти правила она помнила со времен своего детства, с которых прошло не одно тысячелетие. И теперь, не колеблясь, едва услышав от Гэбриэла историю стычки с Торвальдом, она коротко сказала:

-Смерть

И жестоким блеском отразился в ее глазах свет настольной лампы, и впервые Гэбриэл понял, насколько она стара и жестока, насколько вне всех законов и правил, кроме одного - выживания своего рода - стоит она. И насколько она сильна своей жестокостью и решительностью, сильнее многих из них, потому что слово справедливость ей ведомо только в одном смысле - ее справедливость, а слово закон - только в древней трактовке "око за око".

Это было странно даже для Аллена, который был не так уж и молод по меркам бессмертных, который был холоден и суров ко всем, кроме своих друзей. Это было странно для Гэбриэла, который никогда не стеснялся убивать для пищи или защиты. Это было почти невыносимо для Кевина, который был человеком конца двадцатого века, с его немыслимо мягкими законами и моралью, превозносящей гуманность и милосердие превыше всех благ.

Но это было Законом Гарет - законом, высшим для всех них.

Аллен спал, не чувствуя ни боли, ни жара от всех странных процессов, что происходили в его организме. Он спал сладким сном под воздействием уникального наркотика, который производило его собственное тело, и этот сон был слаще и радостнее, чем сон, подаренный любым варварским препаратом, которые изобретало человечество многие годы.

Но даже в этом сне была боль - не физическая, но душевная. Он видел во сне Торвальда, таким, каким увидел его впервые - очаровательный подросток с глазами затравленного оленя, с неловко-грациозными движениями и потаенным страхом в каждом жесте. Дитя улиц, странноватое и дикое, жестокое и одинокое - мальчик, которого он так неловко хотел сделать совсем иным. Смыть грязь подворотен и липких прикосновений, научить быть честным и веселым, свободным и сильным. Торвальда, который не был еще его творением, а был капризным подростком, навязавшимся ему в спутники мокрым зимним вечером несколько лет назад, вычислившем его секрет и умолившим его сделать его равным себе.

Он видел вновь мальчика, которого творил, даря ему свою кровь и сидя у его постели в полумраке, с опаской и тревогой наблюдая за его изменениями. Мальчика, который не расслаблялся даже во сне, всегда готовый отразить удар, который ему никто не собирался наносить. Удар, который он ожидал всегда и от всех, и бил первым даже тех, кого бить не имело смысла.

И, проснувшись резко и преждевременно, он понял - казни не будет. Или он сам шагнет под лучи солнца вместе с ним - своим проклятым творением, восставшим против творца.

Гэбриэл задумчиво наблюдал за пленником. Ненависть, которую он привык испытывать, слыша это имя, отходила на второй план. Теперь ему было жаль глупого и злого мальчишку, который не мог жить в мире ни с собой, ни со всем миром. Он удивленно думал о том, что жалость впервые за много лет напомнила ему о себе, об этом странно щемящем состоянии, когда поступки утрачивают логичность, а сердце становится не органом, перекачивающим кровь, но чем-то большим и даже неприятным в своей нервной пульсации.