Рэй Брэдбери - Лучшее из времён

- Весь день работали, четверть отмахали! - сказал я.

- Диккенс! - вскричал мистер Винески. - Полно, не может быть, чтобы, вы поверили...

- Я верю, - сказал дедушка, - тому, что говорит мне человек, пока он не скажет другое. Тогда я верю в другое.

- Самозванец, - фыркнул парикмахер.

- Человек, - сказал дедушка. - К нам в дом пришел достойный человек. Он говорит, что он - Диккенс. Это его имя, другого я не знаю. Он дает понять, что пишет книгу. Я прохожу мимо его двери, заглядываю в комнату - да, он в самом деле пишет книгу. Что ж, я должен ему запретить? Когда очевидно, что ему необходимо написать эту книгу...

- "Повесть о двух городах", - подсказал я.

- "Повесть о двух городах", - продолжал дедушка. - Никогда не спрашивайте писателя, какого угодно писателя, почему он пишет, зачем он пишет, откуда он, куда направляется. Придет время, он скажет сам.

- Да вы тут в здравом уме или нет? - простонал мистер Винески.

- Тссс! - сказала бабушка.

Потому что вниз по лестнице спустился, в двери столовой появился и подошел к обеденному столу он, человек с длинными волосами, с бородкой клинышком, с шелковистыми усами, и он кивнул и улыбнулся, словно перед ним аудитория, а он лектор. Дедушка встал и мягко, тепло произнес:

- Леди и джентльмены, это наш новый жилец и, мы надеемся, друг - мистер Чарлз Диккенс. Мистер Диккенс, сударь, добро пожаловать.

...Ух ты, какая замечательная жизнь началась!

Не было дня, чтобы я не являлся к мистеру Диккенсу и не просиживал у него половину утра, а он диктовал, и мы путешествовали из Парижа в Лондон, обратно в Париж, делая остановки для завтрака и лимонада, а после бутербродов с яичницейопять в Лондон, и я - секретарь мистера Ч. Диккенса, Гринтаун, Иллинойс, был счастлив, ведь я сам мечтал, когда вырасту, стать писателем, и вот я познаю таинство с лучшим из них.

Только мистер Винески, парикмахер, заботил меня, мистер Винески, мой хороший друг, мой герой, трудом которого я от души восхищался, ваятель - ни больше ни меньше. Обычно я половину лета проводил в его парикмахерской, глядя, как он превращает безобразных людей в прекрасных принцев - вот какой он был мастер. Теперь же, кажется, я так загляделся на Лондон и Париж, что забыл любоваться мистером Винески и его чудесами. И мистер Винески - теперь-то я это вижукаждый вечер, приходя домой, заставал за столом этого длинноволосого писаку, которому давно бы пора постричься, и тут же сидел я, глядя на мистера Диккенса так, словно я Пес, а он Бог.

И вот однажды вечером, с месяц после того, как мы начали "Повесть о двух городах", мистер Винески во время обеда вдруг вскочил на ноги, указал пальцем на мистера Диккенса и сказал:

- Вы, сударь, мошенник и негодяй. Вы никакой не Чарлз Диккенс. Сдается мне, что вы - Красный Джо Пайк из Уилкис-боро, разыскиваемый полицией за подлог, или же вы Билл Хаммер из Хорнбилла, штат Арканзас, которого разыскивают за подлые гадости и мелкие кражи в Ускалузе. Но кем бы и чем бы вы ни были - вы, сбивающий с толку этого мальчика и издевающийся над нашей доверчивостью, - я даю вам двадцать четыре часа на то, чтобы вы убрались вон из этого города, не то я приглашу начальника полиции и попрошу его заняться вами. Либо я, либо вы, сударь, один из нас должен оставить этот дом. Простите меня, бабушка и дедушка Сполдинги, но я не могу молчать! Мне надоело слушать про сочинение романов, которые сочинены пятьдесят лет назад! Выйдите из-за стола, сударь, не то я ударю вас по лицу!

- Мистер Винески! - тревожно воскликнул дедушка, поднимаясь.

- Сударь, - спокойно сказал Чарлз Диккенс, тоже поднимаясь, - мистер Винески прав. Похоже, пришла пора мне уходить, ибо я, очевидно, истощил всеобщее терпение, понимание и снисходительность.

- Мистер Диккенс! - крикнул я.

Но прежде чем я смог его остановить, он уже был наверху и хлопнул дверью, и все сидели словно оглушенные, а мистер Винески растерянно ковырялся в еде.

Я пошел наверх и постучался в дверь, но она была заперта. Мистер Диккенс был у себя в комнате, однако не хотел отзываться, сколько я ни стучал.

Поздно вечером мистер Винески надолго ушел на прогулку, никому не сказав, куда пошел.

- Чтоб мне лопнуть, - сказал я, выйдя на переднее крыльцо и застав там дедушку, который сидел один и курил трубку. - Вызывайте плотника. Все рухнуло. Дедушка ничего не ответил, долго курил молча, наконец заговорил:

- Придется тебе самому быть своим плотником, Дуг.

- Это как понимать?

- Ты в разгар боя переметнулся от одного генерала к другому, и теперь один из генералов затужил. Вряд ли он знает, почему затужил, но уж точно, что затужил, и чувствует себя обиженным.

- Вот так штука! - Я покачал головой в отчаянии. - Но сейчас я готов ненавидеть Винески.

- Не надо. Ты подметал волосы с половиц его цирюльни. Теперь ты затачиваешь карандаши для нестриженого романиста. Бездетному человеку, знает он об этом или нет, нужен еще кто-то на свете. А тебя, Дуг, отнесло от него прочь.

- Я... - И я запнулся, и глаза мои вдруг стали плохо видеть. - Завтра я вымою окна парикмахерской и протру красно-белый шест.

Дедушка тихо кивнул.

- Я знаю, ты это сделаешь, сынок. Ты сделаешь.

Ночью я не мог уснуть. Городские часы пробили двенадцать, потом час, потом два и, наконец, три. Тут я услышал тихий плач и вышел в коридор, чтобы послушать у дверей нашего жильца.

- Мистер Диккенс? - Я тронул дверь. Она была не заперта. Плач продолжался, словно бы приглушенный двумя руками, прижатыми ко рту.

- Мистер Диккенс? - Я отважился отворить дверь. Он лежал, освещенный луной, - слезы струятся из глаз, широко раскрытые глаза устремлены на потолок, - лежал неподвижно.

- Мистер Диккенс?

- Здесь таких нет, - сказал он. Его голова покачалась из стороны в сторону. - Нет таких в этой комнате, на этой кровати, в этом мире.

- Вы, - сказал я. - Вы - Чарли Диккенс.

- Пора бы тебе сообразить, - отвечал он почти спокойно, только чуть прерывающимся голосом, - уже три часа утра.

- Знаю одно, - сказал я. - Каждый день я видел, как вы писали. Каждую ночь я слышал, как вы говорили.

- Верно, верно.

- И вы заканчиваете одну книгу, потом начинаете другую, и у вас каллиграфический почерк.

- Так и есть. - Он кивнул. - Да-да, так и есть.

- Ну! - Я обогнул его кровать. - Так с какой стати вам каяться и сокрушаться, вам, всемирно известному писателю?

- Ты знаешь, и я знаю, что я мистер Никто из Ниоткуда, на пути к Вечности, с потухшим фонарём и без единой свечи.

- К чёрту, - сказал я и пошёл к двери. Меня разозлило, что он выходит из игры. Испортить такое чудесное лето! - Спокойной ночи! - Я стукнул дверной ручкой.

- Постой!

В этом ужасном тихом крике было столько тоски, почти боли, что я опустил руку, но оборачиваться не стал.