Александр Плонский - Прикосновение к вечности

- О, бессмертные боги, вернувшие к жизни меня, пощадите мой разум! воскликнул Витрувий. - Видится мне: на сфере, нас окружающей, проступили контуры. Расширяется, тает сфера, в бесконечность уходит, уступая хаосу... Нет, не хаос это... Сдается мне, Юпитер убрал декорацию и, изменив ее, представил в исправленном виде...

Ле Корбюзье пожал плечами:

- Не верю в богов. Но я знаю больше, чем вы, - две тысячи лет дали мне это знание. Мы научились отличать то, что видим, от того, что узнаем. Научились отбрасывать внешнюю оболочку вещей с тем, чтобы проникнуть в их сущность. Оглянитесь вокруг. Мы в Париже, городе моей души, моих надежд и блужданий. Я верил в Париж, я на него полагался. Я заклинал его вновь сделать то, что он неоднократно делал на протяжении веков: пойти вперед! Но академизм ответил: нет! И вот он - все тот же, громадный и величественный, сверкающий, обветшалый, переживающий жестокий кризис, Париж...

- Странный, не ведомый мне город... - прошептал Витрувий. - Какое поразительное сходбище людей вокруг нас... Как пестр и безудержен поток самодвижущихся колесниц, готовых сцепиться осями! А это нелепое нагромождение храмов - кто воздвиг его? Я не думаю, чтобы сей человек мог объявить себя архитектором! Архитектура состоит из порядка, евритмии, расположения, соразмерности, благообразия и экономии.

- Согласен, - кивнул Ле Корбюзье. - Архитектура несет в себе стремление к порядку, а порядок определяется закономерностью пропорций.

- Так где же здесь порядок и соразмерность? Где евритмия, состоящая в красивой внешности и подобающем виде сочетаемых воедино членов? Взгляни на этот конусовидный остов, что острием своим устремился к небу, бросая вызов богам! Есть ли в нем хотя бы малая толика благообразия?

- Эту башню построил инженер Александр Гюстав Эйфель, когда мне было два года. Сначала она казалась воинствующим проявлением голого математического расчета. Эстеты хотели ее разрушить. Но спустя десятилетие Эйфелева башня вторглась в архитектуру, дошла до сердца каждого, кто грезит Парижем. Всмотритесь: рядом с перегруженными лепниной дворцами она вырастает как чистый кристалл. Это - символ Парижа, стремившегося к обновлению. Наступила эпоха, несущая новые веяния, свой стиль, который вам нелегко принять...

- Бессмертные боги, рассудите нас! - вскричал Витрувий.

- Бессмертны и человеческий гений, и человеческая глупость... - с горечью сказал Ле Корбюзье. - Из-за нее планы наших городов, в том числе, увы, и Парижа, оказались начертанными ослом. Это не метафора и, к сожалению, не шутка. Люди понемногу заселяли землю, и по земле кое-как, с грехом пополам тащились повозки. Дома выстраивались вдоль дорог и троп, проторенных ослами. А осел идет зигзагами, петляя, обходя крупные камни, избегая крутых откосов, отыскивая тень. Он старается как можно меньше утрудить себя. Но в городе должна господствовать прямая линия! Кривая улица - тропа ослов, прямая - дорога людей. Вы, римляне, хорошо это понимали... Прямая линия как нельзя более приличествовала вашему римскому достоинству. Возьмем, например, Помпеи...

- Клянусь Аполлоном лучистым! Я вижу: твои мысли привели нас туда... - прошептал Витрувий.

- Да, это он - город для досуга и наслаждений, такой же упорядоченный, как любой имперский город. Ничего лишнего, нерационального. Казалось бы, двери и окна - определяющие элементы архитектуры. А в Помпеях нет или почти нет окон. Есть только проемы, выходящие в сад либо во внутренний двор. Через большой проем проникает свет, и в нем же - дверь. Благодатный климат и уклад жизни оправдывают такое решение... Жаль, что столетие спустя Помпеи поглотил Везувий...

- О, повелитель богов, Юпитер, сжалься!.. Развалины, засыпанные кусками пемзы и пеплом... Тени заживо сгоревших... Сколько смертей... За что сокрушен и сровнен с землей этот несчастный город?

Ле Корбюзье тихо проговорил:

- Слава осталась, но Счастье погибло, и пепел повсюду,

Но и могилы твои так же священны для нас...

Это стихи Луция Аннея Сенеки, Сенеки-младшего. Он жил вскоре после вас и умер - вскрыл вены по приказу императора Нерона...

- Так и тебе не чуждо поэтическое искусство? - оживился Витрувий.

- Поэзия - главное в моей жизни, к ней сводятся мои искания, так же как и мои чувства. Человек одухотворен поэзией, и это позволяет ему овладевать богатствами природы. Не случайно поэту Полю Валери удалось выразить понятие об архитектуре так, как это не смог бы сделать ни один зодчий...

- Дарования, зависящие от природных способностей, не всеобщи и являются уделом не целых народов, но только немногих людей. Подобные люди встречаются редко; такими в свое время были Аристарх Самосский, Филолай и Архит Тарентские, Архимед из Сиракуз... Догадываюсь: и ты принадлежишь к исключительным знатокам во всех областях искусства и достиг высшей степени славы. По-видимому, ты смолоду постепенно восходил от одной отрасли образования к другой и, впитав в себя знание многих наук и искусств, дошел до высот архитектуры.

Ле Корбюзье усмехнулся:

- Все именно так и было. Я построил первый дом, когда мне исполнилось семнадцать. Звали меня тогда Шарлем Эдуардом Жаннере, по рождению я швейцарец. Фамилию Ле Корбюзье носили предки матери, впоследствии я принял это имя и, говорят, прославил его. Друзья называли меня Корбю. Так вот, в юности мне посчастливилось встретить человека без предрассудков. Для него я и построил дом с великим старанием, а также кучей волнующих происшествий. Этот дом был ужасен! С тех пор я продолжал трудиться шесть десятилетий, претерпевая всевозможные злоключения, трудности, провалы, иногда добиваясь успеха...

- Эпикур говорил: "Не многое мудрым уделила судьба, но однако то, что важнее и необходимее всего: руководиться указаниями духа и разума". Кто думает, что он защищен оградой не учености, а удачи, идет по скользкому пути. Ты же полагался не на слепую удачу, а на знание, поэтому невзгоды судьбы тебе не смогли повредить.

- Уже в зрелые годы меня захватила мечта, с которой я потом никогда не разлучался: жить в городе, достойном нашего времени. Я часто задумывался над судьбой горожан, проходя по кварталам, протянувшимся от площади Вогезов до Биржи, - по трагически нелепым и скучным, по самым отвратительным кварталам Парижа. На этих улицах люди гуськом передвигаются по узеньким, как нитка, полоскам тротуаров. Я создал модель нового, бесклассового города, где люди заняты трудом и досугом.

- И ты построил его?

- "Вы хотите разрушить красоту Парижа, историю Парижа, священные реликвии, оставленные нам предками, - сказали мне. - Вы забываете, что Париж был римским городом, с этим нельзя не считаться!" - Ле Корбюзье нервно потер руки и продолжал, склонившись к внимательно слушавшему Витрувию: - Тогда я задумал "лучезарный город", расположенный в центре великолепного ландшафта. Смотрите, как красиво: небо, море, Атласский хребет, горы Кабилии. Для каждого из пятисот тысяч жителей я предусмотрел их: небо, море, горы. Они видны из окон домов и создают для их обитателей благодатную и жизнерадостную картину. Для каждого! Я предложил людям насущные радости бытия.