Роберт Таунс - Задача для Эмми

Мы держали целый штат из двух десятков человек, единственной обязанностью которых были чистка и ремонт машины. В своих белоснежных одеяниях с головы до пят они были похожи на бранящихся кроликов. А Эмми давала немало поводов для брани, хоть и была безгласной. Мириады ее элементов требовали постоянного наблюдения, но даже при этом случались непредвиденные поломки. Были и необъяснимые поломки: все казалось нормальным и в механических сочленениях, и в электрической цепи, и все же тихое щелканье и мигающие огоньки выдавали результаты ошибочные, бессмысленные или вовсе ложные.

Программисты называли это приступами хандры старой девы. Доктор Голмахер ревел: "Посторонитесь, бездельники!" - засучивал рукава и вперял неистовый взор в какую-нибудь вполне осязаемую, но свихнувшуюся деталь. А через день или два снова приводил Эмми в образцовое рабочее состояние.

В то чудесное апрельское утро, сверкавшее серебром от прошедшего дождя, Эмми выглядела особенно хорошо и вела себя прилично. Я щелкнул выключателями, подавая питание компьютеру. Черные цилиндры, служившие Эмми оперативной памятью (для решения задачи, которой она была сейчас занята), мерно зажужжали, большая энциклопедия ее постоянного запоминающего устройства, записанная на пластмассовых дисках, пришла в боевую готовность. Я не спеша ввел в машину информацию по комплексной проблеме для Среднезападного авиационного завода. Эмми должна была рассмотреть несколько вариантов условий, взвесить их и выбрать наилучший - иными словами, самый дешевый и эффективный. Окончательный ответ Эмми печатала синими буквами на своей пишущей машинке. Затем ее ответ, переведенный на язык практических терминов, отправлялся авиазаводчику в пакете - этакое послание от оракула, которое заказчик принимал с чувством священного трепета.

За широкими окнами распускался почками университетский городок. Дурашливый старшекурсник распинался перед пышногрудой студенткой; судя по ее жестам и той благосклонности, с которой она принимала его восторженные излияния, апрель прочно вошел в кровь молодых людей. На деревьях тут и там вспыхивали зеленые пятнышки листвы среди черных сучьев и веток. В такой день жалко было торчать возле машины.

Вопреки строгому приказу доктора Голмахера - не шуметь в Зале без надобности - я мурлыкал какую-то старую колыбельную песенку (мне всегда были не по душе веселые популярные шлягеры, что слышны повсюду). Неожиданно раздался резкий звонок - сигнал об ошибке. Большая красная лампа возбужденно замигала. Ошибка! Ошибка! Я насторожился, хотя твердо знал, что информация, введенная в Эмми, не содержит никаких изъянов. И все же режущий слух звонок сигнализировал о серьезной ошибке, которую машина не могла переварить.

Я кинулся к распределительному щиту, чтобы вырубить ток. Когда моя рука была уже на выключателе первой секции, я случайно взглянул на панель. В первый момент я не поверил своим глазам. Но даже когда я осознал увиденное, здравый смысл и опыт восставали против этого. Я покрылся испариной. Эмми вовсе не решала задачу! Почти все ряды лампочек застыли в темноте, огоньки не горели, и только немногие оставшиеся пульсировали в ритме мотивчика, который я напевал незадолго перед тем: "Лондонский мост свалился в реку".

Пока я с глупым видом глазел на панель, одна из Математиков, искренне считавшая себя юной девушкой, подошла к Эмми, мгновенно уловила мелодию в мерцающих огоньках и бросила на меня пронзительный взгляд.

- Весьма забавно. Но что скажет доктор Голмахер? - Затем с крохотным проблеском женского любопытства спросила: - Каким образом вы это делаете?

- Я ничего не делаю! Она сама это делает! - Я почти вопил.

Женщина раскрыла рот от изумления, чопорно выпрямилась в своей накрахмаленной блузке и решительным шагом двинулась к Голмахеру.

Я повернулся к Эмми. Не отдавая отчета в своих словах, я пробормотал: "Видишь, что ты натворила!" - и дал ей сильного пинка, лягнув металлический ящик. Он больно ударил мою лодыжку. Огоньки моментально погасли.

Когда прибыл доктор Голмахер, не осталось никаких следов того, что Эмми занималась посторонним делом. Голмахер не утруждал себя недоверием. Меня он еще мог подозревать в мистификации ("Вы не сдерживаете свое воображение, Дихтер, вы расточаете его на призрачные грезы"), но он хорошо знал своих Математиков.

- Вы позволили себе напевать, Дихтер, - сказал он, нахмурясь. - Машина, естественно, восприняла симпатичные вибрации... - и т.д.

На том дело и кончилось.

Эмми получала новые задания, с каждым разом все более трудные. Доктор Голмахер, бурно ликуя, упивался ими - тем азартнее, чем неразрешимое они казались. Благодаря его колдовским действиям сенсорное "оборудование" Эмми все более приближалось к человеческому. Ячейки и блоки, чувствительные к цвету, свету, теплу, реагирующие на голос, музыку и невидимый мир волн, пронизывающих вселенную, были добавлены и подсоединены к тысячам милей ее проводов и тоннам стали и стекла. Доктор Голмахер собирался даже всерьез заняться волновым излучением мозга, его биотоками, чтобы использовать этот вид энергии в работе с Эмми.

Машина по-прежнему стояла в Зале, обрастая новыми секциями. И хотя у нее не было своего "я", мы бродили вокруг нее словно сомнамбулы, тихие, молчаливые и замкнутые, как бы приобщенные к великому таинству. "Чистильщики" протирали Эмми сукнами и моющими средствами, наводя на нее косметику с искусством записных красавиц, а ремонтники действовали своими инструментами, как хирурги - скальпелем.

Когда Эмми получила задание от обсерватории в Паломаре, где находится гигантский телескоп, нас стала осаждать пресса. Голмахер заперся в своей конуре, и мне пришлось участвовать в бесконечном развлекательном шоу под названием "Доктор Дихтер", ставшим моим проклятием с тех пор, как я получил свою первую ученую степень. У газетчиков, как и у деятелей науки, весьма элементарное чувство юмора. Но Эмми была для них настоящей сенсацией.

Получив кипу материалов, собранных в обсерватории, Эмми проглотила их в один присест, а потом ткнула пальцем в глубокий космос и безошибочно указала на громаду погасшей звезды, которая спотыкалась, как слепая, среди горящих солнц. Раз или два Эмми вовсе сошла с катушек, пытаясь сунуть нос в дальние закоулки вселенной и определить наше место в разбегающейся Галактике. Тогда доктор Голмахер принимался нянчиться и возиться с огромным механизмом, прописывая свои "лекарства" и снопа приводя Эмми в норму. И опять она возвращалась к своей работе, балансируя, как на лезвии, на краю четвертого измерения.

Но всякий раз мы должны были детально разжевывать каждый вопрос, прежде чем положить ей в рот. Она могла лишь давать ответ или не давать ответа. Все ее элементы, вместе взятые, не могли состязаться с миллиардами нейронов и молниеносными синапсами человеческого мозга. Эмми была настолько же умнее нас, насколько и глупее.