Рейнгольд Эйхакер - Нигилий

Таким образом получается картина многообразных вторичных сближений и разрежений. И эта картина будет достигать все большей и большей сложности, а сближения и раздвижения — все большего и большего разнообразия, в зависимости от того, сколько таких варьирующих объемов будут включены одни в другие, и будут ли они находиться друг к другу в соизмеримых объемных отношениях, или даже, может быть, и в несоизмеримых. Кроме того, необходимо принять во внимание что и области сгущения и разрежения должны быть разнообразно ориентированы, так как иначе было бы трудно объяснить происхождение круговых дзижений во вселенной, которые, как и всякие другие поступательные движения, с этой точки зрения могут быть только фиктивными, подобными поступательным движениям волн.

Но какова бы ни была природа атома — это единственная творческая сила во вселенском протяжении, частью которого является и сам первичный атом.

Такова вершина современной естественно-научной философии, издали виднеющаяся уже для нашего умственного взгляда, подобно вершине гигантской снежной горы на рассвете из-за заслоняющего ее покрова тумана, еще лежащего в долинах между ею и нами, стоящими лишь на холме у ее подножия. Эта вершина одна освещена розовыми лучами еще не взошедшего для нас солнца, мгла лежит между ею и нами, и мы еще не знаем, как до нее дойти, хотя ее и видим.

Роман Эйхакера и представляет собою попытку увлечь человеческую мысль сквозь эту мглу к недосягаемым вершинам современного знания, и оканчивается роман символическим полетом д-ра Верндта из глубин океана в бесконечные выси для блага человечества.

Нигилий

I

Огибавший Площадь Парсов автомобиль так неожиданно остановился на всем ходу, что завизжали тормоза. Задняя часть кузова на мгновение приподнялась, точно собираясь перекувырнуться. Потом колеса стали. Из кузова американского образца высунулась голова:

— Чорт тебя гонит, что ли, бездельник!

Индус-шоффер умоляющим жестом поднял левую руку:

— Шествие, саиб! Это джайны.[1] Вся улица полна народом.

Белолицый сердито сжал губы и опустился на сидение.

— Еще одно идиотское праздничное шествие этих молодцов. Натыкаешься на них на каждом углу! Вот уж два месяца, как весь Бомбей превратился в сумасшедший дом. Весь этот сброд был охвачен ужасом, когда метеор находился еще на небе. Теперь эта сволочь подняла с радости рев. Каждый час начинается новое шествие. Все чернокожие жители из Петтахса[2] расползлись по улицам, чтобы приносить благодарственные жертвы своим бесчисленным богам. Взгляните-ка только на это шествие! Для вас во всей этой волшебной картине есть еще очарование новизны.

Перед автомобилем показалась гигантская фигура слона. Высоко на его спине, как раз за могучим затылком животного, сидел стройный индус. Он заложил свои коричневые ноги за уши толстокожего. Роскошные покрывала и ковры спускались по обе стороны слона, поднимая пыль.

Младший из седоков высунулся из автомобиля. В то же мгновение извивающийся влажный хобот животного задел его щеку. Он испуганно вскрикнул. Спутник его громко рассмеялся и с трудом подавил смех.

Мимо проходили все новые и новые толпы кричащих, пляшущих и воющих людей. Все были в праздничных нарядах — белых одеяниях и пестрых шалях. Музыканты в священном исступлении колотили в барабаны или извлекали из длинных тонких флейт неприятно-высокие и резкие звуки. А среди всей этой толпы — торжественно выступающие огромные слоны, священные коровы из храмов джайнов, визжащие обезьяны и пестрые символы индийских божеств.

Молодой болгарин был весь поглощен этим зрелищем.

— Сказочная картина, мосье Кахин!

— В ближайшие дни вам еще не раз придется любоваться. Сегодня празднуют джайны, поклонники Махавиры, побежденного соперника Гаутамы. Завтра — будут парсы, ученики Заратустры, кстати сказать, самые богатые купцы в Бомбее, правда, вместе с магометанами, забравшими в свои руки всю ювелирную торговлю. Вы познакомитесь со всеми народностями и кастами — гоанами, афганами, сингалезами, и как еще их там всех зовут…

Город, по мере движения автомобиля, приобретал все более европейский характер. Храмы, правительственные дворцы, большое здание клуба в готическом стиле, широко раскинувшиеся цветники в европейском вкусе, площадки для тенниса и хоккея мелькали мимо.

Автомобиль остановился перед длинным одноэтажным зданием в стиле английского загородного дома. Несколько чернокожих слуг подскочили открывать дверцу. Господин с проседью и его спутник прошли в дом.

Белолицый секретарь встретил приезжих и подал им книгу, в которой расписывались посетители. Иностранец взял карандаш и быстрым взглядом окинул заполненную страницу.

— Профессор Кахин, — старательно вписал он. — Брюссель. — И в особую графу внес: Химия.

Маленький болгарин последовал его примеру. — Думаску, — написал он торопливо. — Париж. Инженер.

Секретарь прочитал имена и поднял портьеру.

— Мадам ждет господ!

Профессор удивленно взглянул на него.

— Мадам ждет нас уже сегодня? Мы, ведь, собственно хотели приехать из Бенареса[3] только завтра и…

По лицу секретаря промелькнула едва заметная улыбка:

— Так как господа приехали в Бомбей уже сегодня, в 3 часа 40 минут, и остановились в Hôtel des Indes, то госпожа и ожидала их сегодня.

Кахин ничего не ответил и прошел за портьеру.

— Неприятная женщина! — шепнул он Думаску. — Ее шпионы сидят в каждом углу.

В соседней комнате им указал дорогу индус. Оба иностранца вдруг очутились среди довольно большого общества мужчин.

— Здесь не представляются друг другу, — сказал почтительно индус. Кахин невольно обернулся к нему, но индус уже исчез. Вошедшие обменялись с присутствовавшими легкими поклонами.

Все стояли небольшими группами по углам и в нишах. Разговоры велись шепотом. Посреди комнаты вытянулся длинный стол. Вокруг него стояло множество стульев. На них еще никто не сидел.

Думаску нервно оглядывал комнату и нетерпеливо теребил маленькую острую бородку.

— Скажите же мне, наконец, уважаемый профессор, что это за дом…