Константин Ситников - Зомби

Зомбификация! - это слово стало для меня синонимом воскрешения. И это было единственное слово, понимание которого, как мне казалось, я еще не утратил. Боюсь, что я жестоко ошибался. Я чувствовал, что постепенно начинаю забывать языки, через которые привык воспринимать мир; немота моей хозяйки способствовала тому, что они не замещались никаким другим. Вот почему - это было на тридцатое или сороковое утро моего пребывания в деревне - я не сразу понял своего посредника, который неожиданно объявился в деревне после долгого отсутствия, грязный и пропахший потом, и, ввалившись в мою хижину, энергичным толчком вывел меня из моего привычного забытья. Он пропадал несколько дней, и я уже думал, что он сбежал с моими деньгами. Он широко осклабился, когда я наконец пришел в себя, и весело проговорил на ломаном английском: "Вадим собираться и следовать свой посредник. Его женщина готова и ждет Вадима".

Когда его слова дошли до моей памяти, я вскочил на ноги, едва не уронив ветхую хижину, и вцепился в его тощее плечо. Он осклабился еще шире, обнажив два ряда мелких зубов, почерневших от постоянного жевания наркотической травы токэй, названной так по сходству с пятнистым гекко, и, пригнувшись, проворно, как ящерица, выскользнул из хижины. Я торопливо последовал за ним.

Рассвело. Со стороны рисовых плантаций доносилась мерная дробь барабанов, созывающая работников. В неподвижном воздухе уже разливалась дополуденная жара. Мы прошли через всю деревню и свернули в джунгли. Мы шли несколько часов, расчищая при помощи парангов заросшую за ночь тропу, пока, наконец, уже заполдень, не выбрались на священную поляну, представлявшую собой круглую вырубку с выжженной землей. Посреди нее было врыто два деревянных столба, украшенных резьбой. Возле одного из них, привязанный к нему лианой, сидел голый мужчина без головы. Черные курчавые волосы на его лобке тем больше бросались в глаза, чем больше поражало их отсутствие наверху. К другому столбу была привязана белая женщина. Она тоже была обнажена и выглядела непривычно среди буйства цветных красок. Увидев ее, я остановился на краю поляны. Я словно бы обмер; я судорожно перевел дыхание и сжал локоть своего проводника. Он глядел на меня, осклабясь. "Посредник не понимать, зачем такому видный мужчина такой больной и старый женщина, - сказал он. - Она плохо работать на плантации." И он засмеялся своей шутке. Я нашарил в кармане последнюю бумажку и не глядя сунул ему, чтобы он исчез.

Я остался один. Ради этого мгновения я претерпел все муки ада. Механически, как зомби, я двинулся по выжженной земле к ритуальным столбам. В голове у меня не было никаких мыслей, внутри не было никаких чувств. Все мои движения были неосознанными, заученными, инстинктивными. Приблизившись к женщине, я с усилием поцеловал ее в вялые губы и принялся развязывать обмотанную вокруг ее тела длинную лиану. На ее лицо я не смотрел. Наоборот, мое внимание неудержимо влекли к себе самые незначительные посторонние мелочи: узкая продольная трещина на высохшем деревянном столбе, крошечной жучок, показавшийся из нее и тут же юркнувший обратно... Развязав женщину, я стал искать ее одежду. Я нашел ее яркое платье в мусоре, среди пала на окраине поляны, оно превратилось в грязную рваную тряпку. Белья нигде не было. Когда я вернулся к своей жене, она продолжала сидеть все в том же неудобном напряженном положении, в каком я ее оставил: слегка наклонив торс вперед и безвольно свесив руки вдоль бедер. Я надел ей через голову платье и с трудом натянул его на ее голые плечи, но при этом забыл про руки, и они оказались туго прижаты к бокам, как смирительной рубашкой. Мне пришлось снимать платье и натягивать его заново; наконец мне это удалось и я помог ей подняться. Моя жена стояла передо мной в рваном платье, сквозь прореху которого торчала бледная грудь со сморщенным багровым соском. Мы пошли в деревню. Я без труда находил дорогу по свежим зарубкам моего проводника, которые только-только начинали затягиваться.

В деревне, поверх черного массива джунглей, нас встретила круглолицая луна с преувеличенно негроидными чертами. Я привел женщину в свою хижину и усадил на циновку перед бамбуковым сосудом с рисом, принесенным моей хозяйкой. Мы поели в темноте. Она жевала механически, забывая глотать, и белая кашица выливалась из ее переполнявшегося рта. Помню, с каким терпением и заботливостью я вытирал ей рукавом подбородок и целовал в уголки губ, как это бывало прежде. О чем я думал тогда? - трудно сказать. Больше всего меня занимала и даже веселила мысль о том, где бы раздобыть средства на обратное путешествие для двоих.

Поздней ночью, ощущая приятно ноющее опустошение в нижней части живота, я уснул на ее плече - впервые крепким, мертвенным сном. Воспоминания мои путаются, и теперь я уже не в состоянии определить, сном или случайно подсмотренной явью были те крупные рыжие муравьи, перебегавшие по открытым поблескивавшим в лунном свете глазам недвижно лежавшей рядом со мной женщины...

Проснулся я оттого, что почувствовал рядом с собой зияющую пустоту. Я вскочил на колени и огляделся сквозь неопрятные пряди отросших за полгода волос. Моя постель была пуста, хижина была пуста, яркое платье скомканной тряпкой валялось в ногах. Желтые жесткие, как бамбуковые жерди, солнечные лучи скрещивались в воздухе. Слышалась мерная дробь барабанов, созывавших на плантации подневольных работников - зомби.

Плетеная дверь слетела с петель, когда я выскочил наружу. Единственная улица деревни была пустынна. Я бросился за деревню, на плантации. Это были протяженные поля заливного риса, расположенные в заболоченной низине. Сотни зомби обрабатывали их с раннего утра до поздней ночи. Среди них я сразу увидел ее - она была единственной белой женщиной среди жилистых коричневых мужчин. Она разгребала жидкую почву руками, присев на корточки, так что ее груди свисали до самых колен. Между длинными ровными рядами зомби расхаживали надсмотрщики в коротких саронгах, с бичами в руках. Моя жена отставала от остальных работников, и один из надсмотрщиков то и дело подгонял ее ударами кнута.

Вне себя от бешенства, я набросился на него и, вырвав из рук кнут, начал душить негодяя кожаным ремнем. Он испуганно верещал под моими коленями, не понимая, за что я на него набросился. Я сломал бы ему глотку, если бы на его крик не подоспели другие надсмотрщики. Они принялись хлестать меня бичами, которые оглушительно хлопали по моим плечам и спине, сдирая с них куски одежды и кожи. Продолжая мертвой хваткой сжимать горло своего врага, я потерял сознание.

Очнулся я в своей хижине, лежа на животе. Чьи-то нежные руки мягко прикасались к моим ранам, обтирая их влажными губками. С правой стороны от меня стояла на коленях хозяйка постоялого двора, слева от меня на коленях стояла ее дочь, девочка с припухлыми губами. Вдвоем они выходили меня, и я остался жить с ними, в захудалой хижине на краю деревни. Иногда я вспоминал свою бывшую жену, свою несчастную белую жену, но никогда не навещал ее на плантациях, ни в том страшном скотском месте, куда сгоняли их на ночь. Я знал, что скоро встречусь с ней и разделю ее судьбу.