Рэй Брэдбери - Тот, кто ждет

Я закрываю глаза. Крики стихают. Дрожь прекращается.

Освобожденный, я поднимаюсь, будто в прохладном колодце.

— Он мертв, — говорит кто-то.

— Джонс умер.

— Отчего?

— Похоже, от шока.

— От какого шока? — спрашиваю я. Меня зовут Сешшнз, мои губы с трудом шевелятся, и я — капитан этих людей. Я стою среди них и смотрю вниз, на тело, которое лежит и остывает на песке. Я хватаю себя за голову обеими руками.

— Капитан!

— Ничего! — кричу я. — Просто головная боль. Все будет в порядке.

«Ну, ну, — шепчу я. — Теперь все хорошо».

— Нам лучше уйти в тень, сэр.

— Да, — говорю я, глядя сверху на Джонса. — Нам не надо было прилетать: Марс не хочет нас.

Мы несем тело к кораблю, а глубоко внутри меня кричит новый голос, требуя свободы.

«Помогите, помогите… — звучит где-то далеко, во влажной плоти. — Помогите, помогите…» — эхом разносятся слова мольбы, словно красные призраки.

На этот раз дрожь начинается гораздо раньше. Я не могу управлять собой, как прежде.

— Капитан, вы бы лучше перешли в тень. У вас неважный вид, сэр.

— Да, — говорю я. — Помогите, — говорю я.

— Что, сэр?

— Я ничего не говорил.

— Вы сказали «помогите», сэр.

— Я сказал? Мэтьюс, я сказал?

Тело укладывают в тени ракеты, и голос кричит в глубине затопленных водой катакомб из костей и багровых потоков. Мои руки сводит судорогой. Мой разинутый рот иссох. Мои ноздри раздуваются. Мои глаза закатываются. «Помогите, помогите, о, помогите! Не надо, не надо, выпустите меня, выпустите меня!»

— Не надо, — говорю я.

— Что, сэр?

— Ничего, — говорю я. — Я должен освободиться, — говорю я, зажимая ладонью рот.

— Как так, сэр? — кричит Мэтьюс.

— Все — в ракету! — воплю я. — Возвращайтесь на Землю!

У меня в руках пистолет. Я поднимаю его.

Хлопок. Бегущие тени. Крик обрывается. Слышится свист, с которым несешься сквозь космос.

Как приятно умереть через десять тысяч лет. Как приятно почувствовать эту желанную прохладу, эту расслабленность. Как славно ощущать себя рукой в перчатке, которая вытягивается и становится дивно холодной на горячем песке. О, этот покой, эта благость сгущающейся тьмы смерти. Но ее нельзя продлить.

Треск. Щелчок.

— Боже всемогущий, он покончил с собой! — кричу я и открываю глаза. И вижу капитана. Он лежит, привалившись к ракете; голова раскроена пулей, глаза навыкате, язык высовывается меж белых зубов. Из головы хлещет кровь. Я склоняюсь над ним и касаюсь его.

— Глупец! — говорю я. — Зачем он это сделал?

Парней охватывает ужас. Они стоят над двумя мертвецами и, повернув головы, смотрят на марсианские пески и далекий колодец, где под толщей воды лежит Риджент. С их сухих губ срывается хрип, они хнычут, будто дети в кошмарном сне.

Они поворачиваются ко мне.

После долгого молчания один из них говорит:

— Значит, теперь капитан ты, Мэтьюс.

— Знаю, — медленно говорю я.

— Нас осталось только шестеро.

— Боже, как быстро все произошло!

— Я не хочу оставаться тут. Давайте сматываться!

Парни галдят. Я подхожу и дотрагиваюсь до каждого из них. Я так уверен в себе, что хочется петь.

— Слушайте, — говорю я и касаюсь их локтей, плеч или кистей.

Мы умолкаем.

Мы — единое целое.

«Нет, нет, нет, нет, нет, нет!» — кричат внутренние голоса, они глубоко, в темницах наших тел.

Мы переглядываемся. Мы — Самуэль Мэтьюс, Чарлз Ивэнс, Форрест Коул, Рэймонд Мозес, Вильям Сполдинг и Джон Саммерс, и мы молчим. Мы только смотрим друг на друга, на наши бледные лица и трясущиеся руки.

Мы поворачиваемся как один и глядим в колодец.

— Итак… — говорим мы.

«Нет, нет!» — кричат шесть голосов, запрятанных, придавленных и погребенных навеки.

Наши ноги ступают по песку, и чувство такое, словно громадная двенадцатипалая ладонь отчаянно цепляется за теплое морское дно.

Мы склоняемся над колодцем, пока не теряем равновесие и не валимся по очереди в зев, летя сквозь прохладный мрак вниз, в холодные воды.

Солнце садится. Звезды кружатся в ночном небе. Там, вдалеке, мерцает огонек. Приближается другая ракета, прочерчивая космос красным пунктиром.

Я живу в колодце. Я живу в колодце, как дымка. Как пар в каменной глотке. Наверху я вижу холодные ночные и утренние звезды, вижу солнце. И пою иногда древние песни этого мира, песни времен его юности. Как я могу сказать, что я такое, когда и сам не знаю? Никак не могу.

Я просто жду.