В. Эфф - По ту сторону

Папироса не была еще докурена, когда в дверь постучали.

— Войдите, — недовольно крикнул Щур, а про себя буркнул: не дают работать, черти полосатые…

Дверь открылась и в комнату вошла Лизанька Штольц; тряхнула рыжими подстриженными кудрями, с грохотом отодвинула стул и села. Рассерженный Щур не удостоил Лизаньку вниманием.

— Слушай, Мишка, — не смущаясь, сказала Лизанька, — ты, конечно, можешь быть нахалом, меня этим не проймешь. А я не уйду…

Щур повернул голову.

— А позволь спросить: почему?

— Очень просто. Собрание отменили, а я всех предупредила, что буду занята. Значит деваться мне некуда, дома сидеть я не люблю, а у тебя радио.

— Ну и что ж?

Лизанька пожала плечами.

— Какой ты бестолковый тип, — сказала она довольно строго. — Сегодня трансляция из Большого театра — «Князь Игорь»… У тебя как — приемник для красоты стоит или для слушания?

Щур искоса посмотрел на Лизаньку.

— Вопервых, он не стоит, а лежит под столом. Вовторых, опера — это вообще буржуазная отрыжка. В втретьих, я принимаю теперь только короткие волны, а оперы, как известно, передаются на длинных. Поняла? Сделай соответствующие организационные выводы и сматывай удочки. Ты видишь, я делом занят?

Даже на редкость устойчивое хладнокровие Лизаньки Штольц не выдержало Мишкиной недвусмысленной невежливости. Лизанька рассердилась, покраснела, хотела что-то сказать, но, очевидно, решила, что при создавшемся положении слова бессильны. А Щур еще подлил масла в огонь:

— Удивляюсь я, до чего это обнаглел народ! Нечего самому делать, так надо другому мешать работать. До чего надоело — прямо помереть хочется…

— Ах, так…

Лизанька перевела дух и двинулась к Щуру, который сосредоточенно уткнулся носом в приемник.

Положение стало угрожающим.

Остановившись около стола, Лизанька молча раздумывала — чем бы отплатить Мишке за такое возмутительно нетоварищеское отношение? Внезапная мысль осенила разгоряченную лизанькину голову, — она вспомнила про поручение, данное ей Громовым накануне, вынула из кармана вчетверо сложенную бумажку, развернула ее и, взяв со стола недокуренную папиросу, прожгла в бумаге большую неправильной формы дырку.

— Что ты делаешь? — спросил Щур, почуяв в воздухе запах горелой бумаги.

— Вот тебе, — крикнула Лизанька, бросила бумажку на стол и без промедления отскочила в сторону, опасаясь ответной вылазки неприятеля, т. е. иными словами Щура.

Щур удивленно разглядывал бумажку.

— Что это, Лизка? А?

— Это тебе Ванька-Каин велел передать, — из другого угла комнаты ответила Лизанька.

— А почему дырка здесь прожжена?

Щур угрожающе поднялся со стула.

— Не будь невежей, — с торжеством крикнула Лизанька и быстро скрылась за дверь.

Дверь хлопнула, и все стихло.

Щур вертел в руках бумажку. После операции, произведенной Лизанькой, схема имела следующий вид:

Глава II. Эфирная музыка

— 6-13-32. Да. Благодарю вас.

— Алло?

— Нефтесиндикат?

— Да.

— Будьте любезны попросить к телефону Вань… виноват… Ивана Александровича Громова.

— Громов в командировке.

— А когда будет?

— Недели через две.

— Благодарю вас…

Щур раздраженно опустил трубку на рычаг.

— Чорт бы взял эту несносную Лизку, — думал он, отходя от телефона. — Я уж знаю — нет хуже, если баба ввяжется в дело. И надоумило же Ваньку передать с ней схему.

До начала тэста оставалось три дня. Поэтому ждать возвращения Громова не имело ни малейшего смысла. Щур решил на свой собственный страх и риск монтировать приемник по испорченной Лизанькой схеме.

Три вечера подряд он посвятил устройству приемника. Электронная лампа «микро» уже сидела в гнездах; катушка, намотанная из оказавшегося под рукой толстого медного осветительного провода, производила впечатление более чем солидное. Щур еще раз проверил соединения и надел на уши телефоны. Вспыхнула красноватым светом лампочка.

Спокойной рукой Щур медленно поворачивал рукоятку конденсатора.

— Посмотрим, — бурчал он вполголоса. — А ну…

Ни звука. Иногда в телефонах слышался слабый треск, но никакой передачи уловить не удалось.

Щур тяжело вздохнул и еще раз помянул Лизаньку крепким словом.

Он ни мог не знать о том, что именно в эту минуту сотни любителей сидели у своих приемников, записывая точки и тире, посылаемые в пространство американцами. А он, Щур, вынужден с бессильной досадой созерцать свой безмолвствующий аппарат и ждать, как ждут у моря погоды, приезда Громова…

— Придется пересмотреть схему, — решил Щур. Быть может пересоединить конденсатор?.. или мегом?..

Полночь застала Щура за проверкой полюсов анодной батареи. Никакой передачи ему принять не удалось.

Только на следующий вечер старания Щура, если и не увенчались полным успехом, то во всяком случае дали некоторый результат.

В десятый раз пересоединяя провода, Щур услышал в телефоне какой-то странный звук — точно запела скрипичная струна… Затихая, звук прервался. Щур осторожно повернул верньер конденсатора и вновь услышал тот же звук, быстро усилившийся и затем внезапно смолкнувший.

— Эге, — произнес Щур. — Даешь… Звук снова вспыхнул, но теперь он звучал не один. Целая гамма чистых музыкальных тонов, то накладывающихся друг на друга, то перегоняющих друг друга, звучали в телефоне, настойчиво вползая в уши, затихая до еле слышного звучания и снова усиливаясь. Это была странная музыка, никогда до сих пор не слышанная человеческим ухом, никогда не снившаяся самому капризному композитору. И даже музыкой нельзя было назвать это путающееся чередование тонов…

Щур, в немом изумлении, зажавши в зубах погасшую папиросу, не двигаясь, сидел у приемника. Нижняя губа его отвисла, брови медленно, но верно ползли вверх, и глаза, внезапно утратившие осмысленное выражение, застыли, неподвижно уставившись в одну точку.

Да, ни одному радиолюбителю не доводилось принимать подобную передачу.

— Это ничуть не похоже на морзянку, — размышлял Щур. — И еще менее — на свинью в эфире. Будь я проклят, если кому-нибудь приходилось слышать такую странную свинью…

А звуки все неслись… То повышаясь, то понижаясь, то переплетаясь в ласкающем созвучии, то сталкиваясь в кричащем, режущем слух диссонансе, они странным образом нервировали Щура, доводя все его существо до какого-то жуткого оцепенения. И вдруг, когда бешеная скачка звуков, казалось, достигла невыносимо быстрого темпа — Щур даже почувствовал острую боль в ушах — в телефоне резко затрещала мембрана, а звуки смолкли. Фарандола звуков точно провалилась во внезапно раскрывшуюся пустоту, и тишина, сменившая необъяснимую эфирную музыку, показалась Щуру особенно чуткой, затаившей в себе какую-то скрытую угрозу. Напряженно вслушиваясь, Щур не смог расслышать в этой тишине никаких звуков — только собственное его дыхание, прерывистое и учащенное, вторгалось откуда-то со стороны — точно из другого мира — в немое молчание.